Глава 129

Холодок пробежал по спине. Настя ланью влетела в комнату, где находились дети. Она вытащила из кроватки Сашу, положила на свою кровать и начала рассматривать ребенка со всех сторон. Мальчик проснулся и заплакал. Трясущимися руками, Настя подняла его, прижала к себе и тоже зарыдала. Гора с плеч, сынишка абсолютно здоров, нет царапин, кожа чистая. Из-за крика старшего брата расплакался и Витя. Настя подняла его, села на постель, и оба мальчика был заключены в нежные материнские объятия. Все трое проливали слезы то ли радости, то ли отчаяния. Настя не могла выбросить из головы разговор с дедом, который поведал ей о насильнике, и Алешу, носящего потертый милицейский китель. Что теперь делать? Поговорить с мужем, чтобы съехать с этого дома и перебраться в другой? А куда? К матери переезжать не хочется, да и глупо получится: не поверила ей, а как хвост прижало, так поскакала – прости, мамочка, я была не права.

— Надо со свекровью поговорить, — выдохнула Настя, успокоившись наконец. – Нельзя жить под одной крышей с уголовником.

До вечера она была дома одна. Успела все помыть, вычистить, приготовить ужин. Собирая пеленки и детскую одежду для стирки, Настя оставила под кроватью тряпку, ту, что нашла в печке, и отправилась во двор. Поставила тазы за домом, налила горячей воды, взяла стиральную доску.

— Настя! Уже выписались? – увидела ее соседка Валя, которая двигалась между забором и усадьбой.

— Здравствуйте! – громко ответила Настя, повернув голову.

— Слава богу! Все хорошо с мальчонкой? – остановилась у забора соседка.

— Да! Подлечили и отправили домой.

— Вот и славно. Правильно! Раз уж ничего серьезного… — Валя огляделась, нет ли кого рядом. Обежала изгородь, вошла в калитку и, как будто на цыпочках, прошмыгнула к Настене. – А что было-то у мальца? Надька говорила что-то невнятное, но я так поняла, что все, да?

— Что «все»? – сморщила нос Настя, словно ей показали что-то омерзительное.

— Не быть Витьке мужиком, да?

— С чего это? – голос Насти окрасился в грубые нотки. – Что она вам сказала? Что ему все отрезали? Чушь. У нее шишечка была, которую убрали. Валентина, я думала, вы умная женщина…

— Насть, ты не обижайся, но послушай меня. Только Надьке ни-ни, слышь? – подалась вперед Валя. – Не мое это дело, но вижу, девка ты хорошая. Постоянно что-то крутишься, делаешь. А Надька тебе на шею села. Насть, ты бы забирала деток да к своей мамке уматывала. Не будет тебе счастья с этой семейкой, вот посмотришь, не будет. – сжав кулак, Валя потрясла им в воздухе.

— Зачем вы мне это говорите? – насторожилась Настя. – Чем это семья Надежды Викторовны и Ивана Ивановича вам не угодила?

— Так пьющие они. Что Надька, что Ванька, сынки ихние тоже глотку залить не гнушаются.

Настя смотрела на соседку и почти не слушала. Сережа пьет? Вся семья пьющая? Настя смотрела на Валентину и думала:

«Ложь! Сколько живем с Сергеем, тот ни разу не пригубил спиртного. Свекровь тоже при мне не пила. Ну побыла женщина на празднике и что? Иван Иванович выпивает, но дебошей не устраивает. Алешка… Алешку я не знаю, поэтому сказать о нем ничего не могу. Поддает – да, но не бузит».

— Уходите, — строго сказала Настя, перебив говорливую соседку. – Уходите отсюда.

— Что? – растерялась женщина. – Глупая. Настя, я через дорогу всю жизнь живу и все вижу. Это ж самая падшая семейка в нашей деревне. Им своровать, как два пальца…

— Уходите, прошу вас, — прищурила глаза Настя и засопела.

— Тьфу, тетеря глухая, — сплюнула под ноги Валя и потопала домой. – Потом не прибегай жаловаться, — уходя, бросила она напоследок. — Вот и помогай людям. – заворчала себе под нос. — Слепые, глухие, ничего не понимающие. Вот как петух клюнет, так сразу одумываются.

Валя зашла за угол дома, а Настя продолжила стирку.

— Пришла она тут, уму-разуму учить. – забубнила она. – Сами разберемся. Вот только надо бы, чтоб Алексей переехал. Нечего ему тут вертеться. Страшно жить с тюремщиком.

Дождавшись, когда вернется свекровь, Настя сначала спросила у нее про пеленку, которая была покрыта пятнами крови. Свекровь рассмеялась, мол, мужики подрались, Петро сорвал пеленку, что над печкой сохла, и вытер нос, который ему разбил Алешка. И не жгли ее вовсе специально. Это Петро бычки непотушенные в печку закидывал, когда в себя приходил. Накурился и съехал, пригрозив вернуться. Настя еще больше испугалась.

— А вдруг вернется и не один?

— Как приедет, так и уедет, — уверенно ответила Надежда Викторовна. – Мы тоже не лыком шиты.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — Надежда сидела за столом и ела борщ, приготовленный невесткой. – Лучше хлеба нарежь, что в пустую хлебать.

***

Поздно ночью Галина сидела за столом в кухне и вручную делала наметки на новой занавеске, которую собиралась повесить над печкой. Тишина в доме, спокойствие. Степан на смене, а Галя, накормив живность, полила огород и принялась за шитье. Скучно ли ей? Никто не знает. Галя держится молодцом, правда, почти не улыбается с того самого дня, когда родная дочь отправила ее домой. Галя старается не вспоминать слова Насти, чтобы не бередить душу. Не хочет слушать мать, пусть живет, как считает нужным. Галя тоже по молодости никого не слушала, зато добилась своего: живет хорошо, ест вдоволь, дом – полная коробочка. И Степка при ней, и одета, и обута. Общения, правда, не хватает, но в магазине так намаешься, что и языком шевелить не хочется. Не нужны подруги, да и друзья тоже. Нет, как же! Валю можно считать подругой. Та придет, посидит, чайку за компанию попьет, к себе пригласит. Галя рада зайти поболтать и полюбоваться озорным внучком, которого к ней не приводят. А в доме так не хватает топота маленьких ножек… Маня продолжает сычом смотреть на мать, не общается с ней и не желает наведаться, чтобы скрасить ее серые будни. В магазин она тоже не ходит, чтобы не сталкиваться с матерью, когда та на смене, покупки делает сама Валя, чтобы не сидеть без хлеба. Она в курсе, что ее невестка не желает общаться с родной матерью. Пытаясь завести разговор на эту тему, Валя постоянно натыкалась на череду неприязни:

— Почему я должна кланяться в ножки той, которая сделала меня страхолюдиной? – Маня убирала локон от лица и демонстрировала шрамы, которые не такие уж и страшные. – Она меня изуродовала, не любила, а я должна бежать и прыгать ей на шею? Кроме тебя, мама, у меня никаких мам больше нет, — говорила свекрови Маня, — и не напоминай мне о ней больше. Не хочу ее знать.

— А как же отец?

— Отца тоже нет. Никогда не забуду, как он меня лупил – да и мать тоже – не любили меня оба. Все о Настьке своей пеклись. Допеклись. Пусть теперь живет в семье уголовников.

— Почему уголовники сразу? Оступился человек, бывает, он же никого не убил.

— Когда-нибудь убьет.

Однажды Валя передала этот разговор Галине. Та пожала плечами, мол, ничего сделать не может. Настя не видит и не слышит, значит, пусть учится на собственном опыте, а, не дай бог, опыт окажется плачевным, возможно, вернется в родной дом вместе с детьми.

Прокручивая в голове воспоминания о Мане и Насте, Галя услышала, как кто-то стучит в дверь. Отложив шитье, она встала и отправилась встречать гостя.

— Иду! – вышла в сени.

Сняв засов, она открыла дверь. Вот кого не ждала, так это собственную мать, которая опять приехала за кого-то просить. Видимо.

— Что пришла? – с безразличием в голосе спросила Галя.

— Впустишь в дом, дочка? – со слезами на глазах проговорила Стеша.

— Дочка? – с усмешкой повторила Галя. – О дочке вспомнила?

— Галя, я ведь с просьбой к тебе пришла, — вытерла нос кончиком косынки Стеша.

— Опять? Нюрку спасать, что ли? А не пошла бы твоя Нюрка…

— Галочка, я не для себя, я для Глаши прошу. Ей с пятью ребятишками жить негде.

 

Глава 130

Глаше жить негде? Галя слегка опешила. Сделав короткую паузу, она впустила мать в дом, усадила за стол и предложила чаю. За окном прогремел гром. Тучи сгущались, нагоняя порывистый ветер. Неожиданно на деревню опустился непроглядный сумрак.

— О как, — кивнула на окно Стеша, услышав, как по стеклу застучали тяжелые капли. – Вовремя я, а то б под дождь попала.

Галя, поставив перед ней чашку с горячим чаем, села.

— Что там с Глашей? – спросила она, убрав со стола ткань и нитки.

— Одна осталась. Петька бросил, теперь и не знаем, как быть. – развела руками мать. – Пятеро ребятишек у нее…

— Слышала, — перебила Галя. – Почему жилья нет? Разве хата ей не принадлежит?

— Нет. Эта хата Петьке от бабки досталась. Он в ней еще до Глашки жил.

— А пожаловаться она не может?

— Стыдно, Галочка, жаловаться. Петька тот женатый был, первую жену из-за Глаши выгнал, а теперь вот…

— Отлилось, значит, — приподняла уголки губ Галя. – А что она хотела? На чужом несчастье своего счастья не построишь.

— Так-то оно так, — вежливо говорила Стеша, — но ведь судьба.

— Какая судьба? – Галя переменилась в лице. – Разрушила чужую семью, вот пусть и получает.

— Галя, — Стеша слегка покручивала чашку на столе, туда-сюда, и задумчиво смотрела на нее, — впусти Глашу пожить, а?

— Впустить? – подняла брови Галя. – А что вам не живется вместе? Или ребятишки тебе мешают?

— Не мешают, но прозябать в сарае им нельзя. Скоро морозы ударят, а мы…

— В сарае? – удивилась Галя. – Опять в сарае? Неужто дети дом спалили? Батька-то того.

— Не спалили, — глубоко вздохнув, Стеша положила руки на колени. – Хата…

Женщина замялась. Галя видела, что ее хитрая мать вовсе не изменилась. Она пришла просить за дочку, но не прочь и сама въехать в рай на шее Галины.

— Ну? – торопила Галя, не желая слушать вранье.

— Наш дом передан Марфе, — глаза Стеши забегали, и Галина поняла: свекровь получила хату за какие-то «заслуги».

— Что? – удивленно спросила она. – Марфе? Этой паскуднице, которая всю жизнь нас смешивала с грязью?

Стеша сидела с понурой головой и не знала, что ответить. Видно, что Галька психует, как только слышит о своей свекрови. Если б соврала, то Галя все равно узнает правду, тогда хуже будет. А жить где-то надо.

— Я дочку спасала, Галочка, — с мольбой в голосе проговорила мать. – Ты бы тоже своих укрывала, если б они… Ну-у…

— Какую дочку?

— Нюрочку.

Галя вскипала на глазах, вспомнив, как Нюрка пришла пьяной на свадьбу Мани, как она устроила скандал, от чего Настя разозлилась на мать, и как пришлось выгнать сестрицу, чтобы та, наконец, не трепала всякую чушь.

— Опять Нюрка?! – вскочила на ноги Галя. – Что на этот раз эта гадина учудила?

Делать нечего, пришлось вспоминать тот день, когда Нюру, которая погубила родного мужа, спрятала Марфа, где-то здесь в деревне. Вот тут Галя и узнала, что у свекрови есть глаза и уши в Лыткино. Мать рассказала ей, что взамен Марфа потребовала быть у нее чуть ли не в прислугах, а спустя много лет замахнулась на хату. Выслушав маму, Галя просто взбесилась:

— Я для тебя всю жизнь последним человеком была, а ты за Нюрку до сих пор беспокоишься? – закричала она на весь дом. – Ты мне смерти пожелала, когда приходила сюда в последний раз, а сейчас просишь пустить пожить?

— Галя, не кричи, — поднялась Стеша.

Она хотела обнять дочь, чтобы та замолчала, но Галина ударила ее по рукам. Она так разошлась, что не слышала себя, когда выплескивала всю ненависть, накопившуюся за последние годы.

— Что, вожжа под хвост попала, сразу ко мне прибежала, да? Галочку вспомнила? А кто говорил: «Не дочь ты мне?!» На кого ты проклятия насылала? Кому сдохнуть желала, а?

— Галя… — Стеша сделала неуверенный шаг назад.

— Кого ты боготворила? Не мужа своего, который меня всю жизнь, пока я замуж не вышла, унижал? За Нюрку она переживала, а теперь за Глашку просить пришла! Ты же обо мне никогда не помнила, ты всех, кроме меня жалела. Всем счастья желала, а мне? Мне, родной дочери, смерти захотела?!

Стойкий крик наполнял дом. Галя не могла успокоиться. Каждая омерзительная картинка из прошлого, каждая сказанная матерью фраза всплывали в памяти Галины. Ее ор нарастал, тело напрягалось, глаза становились все безумнее… За окном, словно вторя Галкиной злобе, бушевал промозглый ветер, склоняя кроны деревьев; и сплошной стеной лупил холодный ливень. Стеша пятилась к двери, Галя продолжала вопить и размахивать руками.

— Неужели ты не способна понять, что мать может как огорчить, так и порадовать своего ребенка?! – внезапно раздалось в кухне. – Мать – это святое!

— Да ты что? – понизила тон Галя и в два шага очутилась рядом с матерью. – И ты себя называешь мамой?

— Да! – громко ответила Стеша. – Я — мать, та, которая выносила тебя и родила. А вот ты, прости Господи, до сих пор не поняла, что за скотское отношение ко мне и своим сестрам – Бог тебя накажет.

— Пошла отсюда, пока я на твоей пустой голове сковородку не разбила, — наклонилась над женщиной Галя. – Вали, я сказала. И никто: ни ты, ни твои девки не получите от меня крышу над головой. Живите в сарае, как скоты, жуйте сено, мерзнете, подыхайте.

На глазах Стеши навернулись слезы. Толкнув дверь задом, она вышла в сени. Сразу бросилась к входной двери, распахнула ее и выскочила на крыльцо. На улице стоит такая погода, что недолго и заболеть. Невозможно открыть глаза, какой льет дождь. Ветрюга забирается за шиворот, аж волосы на коже дыбом становятся. Но Стеша не вернулась в дом. Она сбежала по скользким ступенькам и поспешила оставить хозяйские владения. Галя, закрыв за матерью обе двери, не стала смотреть в окно. Пусть уходит. Пусть мокнет, как плешивая кошка. Нечего было плевать в душу родной дочке на протяжении многих лет. Ишь, придумали: чуть что – прибегать, будто ничего и не было. Быстро ж забывается все сказанное и сделанное…

— Не плюй в колодец, — проговорила Галя, принимаясь за шитье.

Ночь прошла так спокойно, что, проснувшись утром, Галя подумала:

— Надо было давно выпустить пар, потому что в последнее время столько всего скопилось: то в боку колет, то в сердце какие-то боли. 

Галя встала в отличном настроении. Не зря вчера мамаша приходила, это была своего рода разрядка, в которой нуждалась Галя. Выглянув в окно, она улыбнулась яркому солнышку и ясному небу. Переоделась, умылась, сходила в сарай, сделала там все, что нужно и вернулась в дом. Скоро муж вернется, надо готовить завтрак. Галя замесила тесто для блинов, зажгла конфорку под сковородой, достала тарелку и услышала голос мужа за окном.

— Рано что-то, — пробормотала она.

— Галя! – муж звал ее, спеша войти внутрь.

Галя вышла. Степан остановился у крыльца. Он был какой-то встревоженный, словно поймал вора ночью.

— Галя, — Степа снял кепку, — там, на дороге, полчаса назад, нашли твою мать. Галь, померла она…

 

Глава 131

 Жена стояла, как вкопанная. Она будто смотрела не на Степана, а сквозь него. Опустив глаза, Степа сел на ступеньку крыльца, закурил, положив на колено кепку.

— Это точно она? – тихо спросила Галя.

— Да. Я вышел покурить, гляжу, люди собрались на дороге. Подхожу, а она лежит лицом вниз. Ее перевернули, я аж чуть папиросой не подавился. Позвали врача. Оказалось, теща уже мертвая.

— Ты кому-нибудь говорил, что это моя мать? – спустилась Галя и села рядом с мужем.

— Ой, — опомнился Степан, — даже в голову не пришло.

Галя повернулась к нему, заглянула в глаза.

— И правильно сделал, — выдохнула Галина. – Бог шельму метит.

У Степана мгновенно вспотела шея. Взглянув на жену, опустил руку с папиросой и сглотнул.

— Чего?

— Чтобы ни одна живая душа не знала, понял? – Галя положила ладонь на его колено и сжала. – Не было ее здесь. Не дошла, не смогла, померла. Понял? Забудь, что видел, забудь о ней. Хватит с меня родственничков. Нет у меня никого, кроме тебя и детей. Ясно?

Галя встала, сходила в баню, ополоснула лицо, облила прохладной водой подмышки, шею, попила немного.

— Как вы со мной, так и я с вами, — сказала она, опуская ковш в бочку с водой.

Степан докурил, посидел еще немного и собрался идти в хату. Наверное, Галка права. Столько грязи были вылито на ее голову, что жизни не хватит разгрести. Степа помнит, как Галя металась между их семьей и семьей родителей, пыталась помочь, уговаривала приехать сюда на постоянное место жительства, но вместо этого получила ушат дерьма от собственной матери, которая не думала, когда выгоняла дочь за порог. Теща не о детях пеклась, а о муже, которому дай водки да закуски пожирнее, выпьет, пожрет и на боковую. Помнит Степа слезы Галины, когда она о матери беспокоилась. Все помнит. Ушло то время, Галя уже не такая сердобольная, вторую щеку не подставит. Жена вернулась и позвала Степана в дом. Тот не стал больше заводить разговоры о ее матери, поднялся и вошел. Как ни в чем не бывало Галя выключила конфорку, так как блин пригорел и в хате стоял едкий дым. Женщина открыла окно, помахала полотенцем, чтобы проветрилось побыстрее, почистила сковороду и продолжила печь блины. Степан сидел за столом и наблюдал за действиями Гали. Потом, когда все было готово, оба позавтракали, Степан прилег отдохнуть, а Галя переоделась, причесалась и отправилась на работу. Народ уже ждал у магазина и обсуждал сегодняшнюю новость. Бабы и старики переговаривались, ахая от того, что узнали. Женщину, которую нашли на дороге, никто не признал. Кто его знает, откуда она здесь взялась и по какой причине померла. Открыв магазин, Галя вошла. Народ ввалился следом. Голоса не умолкали, обсуждали мертвую незнакомку.

— Прибили, поди, — судачили старушки, становясь в очередь.

— Крови не было, может плохо стало, — поддакивали собеседницы.

— Небось с ночи пролежала, вся одежа мокрая, — встревали пьяницы, глядя на баб округлившимися глазами.

Галя надела рабочий халат, встала за прилавком и громко сказала:

— Не шумите! Вам тут не базар.

— Какой базар, когда такие дела творятся, — отозвалась пухлая старушка. – Не слыхала? Померла тут одна, непризнанная.

— Померла и померла. Никто не вечен, — Галя уставилась на женщину, которая стояла в очереди первой.

— Какая ты жесткая, — побледнела покупательница. – Разве так можно? Она, может, к детям приехала, да не дошла, бедная… Плохо стало, упала, а помочь некому.

— Ты сюда за хлебом пришла или беседы беседовать? – начала злиться Галя. – Бери свои буханки и улепетывай, — с грохотом поставила на прилавок две буханки.

— Злющая какая, — женщина быстро положила хлеб в авоську, бросила на стол деньги и вышла на улицу.

Галя пересчитала монетки, спрятала их в ящике стола и подняла пустые глаза на следующего покупателя. Люди стояли притихшие.  Косились на Галину, перешептывались иногда, кивая на нее, и откровенно не понимали, почему продавщица с каждым годом становится похожей на мегеру. Вроде такая приятная девка сюда приехала, слова злого никому не говорила, а теперь будто подменили ее. То рыкнет, то пошлет, а недавно кинулась с кулаками на доярку Зою, мол, та что-то обидное сказала.

— Заелась, — шепнула одна старушка другой. – Скоро из ушей полезет, вот она и зазналась.

— Угу, угу, — согласилась другая, — небось, из магазина таскает. Вон, с каждым разом, как вижу ее, замечаю – толстеет, словно на дрожжах.

— Она ж одну девку удачно замуж отдала, потом – вторую. Вот и гребет богатства лопатой.

— Да не, со второй там что-то неладно. Слыхала я, что в той семейке впроголодь живут, а ведь Настька двоих родила. О как. Вот Галька и носит из магазина, чтоб прокормить внуков. Видать, с той стороны не помогают, приходится тут крутиться.

— Ага. Пусть крутится, пока за руку не поймают. Как поймают — погонят из магазина. Пусть еще и штраф выпишут, а еще лучше – в тюрьму посодют.

Галя слышала, о чем говорили ехидные бабки, и когда их очередь подошла, то она показала им кукиш, сказав:

— Учет!

Старушки переглянулись, недолго думая, начали бузить:

— Совсем совести у тебя нет, бесстыжая. Куда закрываться, мы очередь отстояли!

— После учета приходите, — Галя спрятала счеты в ящике стола и начала расстегивать пуговицы на халате.

— Нет, ну ты посмотри на нее, а! – еще две женщины, которые остались последними, не выдержали хамство продавщицы. – То у нее свадьба, то девку выписывают, а ну! Быстро дай нам хлеба и консервов, иначе мы председателю жаловаться будем!

— Да там хлеба-то осталось с гулькин нос, — захихикала беззубая старушонка. – Она его себе припрячет. Научилась подворовывать, думает, что мы ничего не знаем.

— Надо к председателю идти! – гаркнула бабушка в платочке. – Совсем обнаглела! Старость не уважает.

Закинув халат в подсобку, Галя обошла прилавок.

— Правильно, идите. Доложите Ефиму Петровичу – моему полюбовничку – что я сейчас весь хлеб, сахар и мармелад себе загребу. Ах да-а! – подняла она указательный палец вверх. – Не забудьте ему сказать, что из кассы деньги беру. Себе, на водку. И еще, добавьте для пущей верности, чтоб никто из вас, дряхлых старух, которым есть дело до чужой жизни, не сомневался: если кто не поверит – вот!

Протянула бабке, что ближе стояла, копейку. Та взяла, не зная зачем.

— Кто не поверит, — добивала Галя, размахивая руками, будто гонит кур, — тому цена – одна копейка.

Она выперла женщин на улицу, закрыла дверь на замок и поспешила к напарнице разбираться, куда пропали купюры, которые были перевязаны резинкой.

 

Глава 132

Не успела Галя дойти до Веры, как по дороге попался председатель. Он остановил машину, вышел и взял Галю за руки.

— Я только что ездил на опознание, — со скорбным лицом заговорил Ефим Петрович. – Наша иль не наша. Галя, думаю, ты уже слышала, что нашли женщину. Кха-кха! Галя, это твоя мама…

— Я знаю, — с безразличным выражением лица ответила та.

— Как? Откуда?

Галя рассказала ему, как мать приходила ночью просить за сестру. Не чувствуя себя виноватой, она также выложила, что выгнала мать, не дав ей переночевать. Председатель выслушал, нахмурив брови, и сказал:

— М-да, дела. Возьми три дня, чтоб похоронить ее. И не бойся, я никому не скажу о том…

— Оно мне надо? – с усмешкой ответила женщина. – У нее есть дочери, вот пускай и хоронят.

— Ты что, Галина… — опешил Ефим. – Разве так можно? Это же мать твоя. У тебя совесть есть?

— Знаешь что, — обозлилась Галина, выдернув руки, — не суй свой нос. Вы все и так мне поперек горла стоите. Я уже подумываю уехать отсюда к чертовой матери. Сколько лет живу, все слышу сплетни о себе. То тебя мне в дружки приписывают, то воровкой назначили. Иди, вон, к Верке, — кивнула на ее дом, — разбирайся. Я эту воришку больше прикрывать не буду. То рубль вытащит, то десять. Сколько можно глаза закрывать? Это ж она обо мне сплетню и пустила, мол, я из кассы деньги беру. А эта зараза, что не день, то плачется – денег у нее нет, мужик последнее пропил. Хватит с меня! – рявкнула она. – Больше ни одна падлюка слова доброго от меня не услышит. Не буду больше терпеть. Я не железная!

Развернувшись, Галя быстрым шагом направилась в магазин. Ефим постоял еще немного, подумал, да и отправился в Яшкино, поручать дочкам покойной Степаниды предстоящую подготовку к похоронам. До села он добрался лишь к вечеру. Подъехав к дому Ивановых, остановился. Вышел из авто, подошел к калитке и увидел молодую женщину, которая качала годовалого ребенка на руках.

— Здравствуйте! – крикнул Ефим, открывая калитку.

Лена уставилась на незнакомца.

— Мне нужна… хм, — он не знал, кого спросить. – Здесь проживала Степанида Иванова?

— Проживала? – вытаращилась Лена на мужика.

— Понимаете, — Ефим вошел в калитку и зашагал к ней.

Та стояла не шелохнувшись, ее глаза наполнялись слезами. Кажется, Лена поняла, в чем дело.

Ефим приблизился, представился, узнал, кем приходится эта женщина Стеше, и осторожно выложил страшную весть. Лена чуть не уронила ребенка, услышав о смерти матери. Она заорала так, что из хаты выбежала Марфа. У нее подкосились ноги, когда она узрела председателя из Лыткино. Перескочив через порог, она резко захлопнула дверь и закрылась на крючок. Ефим успел ее заметить. Успокоив Елену, он спросил, что здесь делает вдова Стрелецкая. Лена рассказала все, что знала. Сама она давно живет в другой деревне, мама вызвала ее присмотреть за детьми, потому что Глаша с новорожденной сейчас лежит в больнице. Почесав за ухом, Ефим побледнел.

— Да вы с ума посходили, что ли? – бросил сердитый взгляд на дом. – У вас тут что, некому заступиться? Почему жалобу не подали? Как можно было отдать хату какой-то проходимке?

Марфа стояла за закрытой дверью и подслушивала. Не дай бог, Ефим докопается до правды, не сносить Марфуше головы.

— Вроде за долги дом отошел Марфе, — пожала плечами расстроенная Лена. – Мне ничего толком не пояснили…

— А ты, что ж сестру с матерью у себя не приютила?

— Я хотела, но родня мужа отказалась. Самим тесно.

— Самим тесно, — повторил Ефим, покрутив головой. – В войну по пять семей в одной комнате ютились. – он заметно разозлился. – А сейчас каждый сам по себе. Моя хата с краю – так получается?! – гаркнул он на всю округу.

Он приказал Лене оставаться на месте, а сам прыгнул в машину и поехал к начальству села Яшкино. И сегодняшним вечером состоялся серьезный разговор. Марфа была изгнана из дома, потому как она нечаянно обнародовала ту правду, которую хранила много лет, чтобы исполнить мечту в реальность. Это случилось, когда к ней нагрянули оба председателя и участковый. Лена с детьми перешла в отчий дом. Марфа была задержана до выяснения обстоятельств. Она столько времени молчала, что ей приписали новый статус – соучастница. Нюрку объявили в розыск и дело открыли заново, потому что нарисовался свидетель, которому тоже светит срок.

Молва о Марфе быстро облетела все село. Жители поверить не могли, что она помогла Нюрке Ивановой избавиться от ее мужа.

— Это ж надо, а? Какая в нашем краю зараза прижилась, — говорили о Марфе женщины.

— Она смолоду была хитрой и расчетливой. Ни с кем не здоровалась, нос задирала выше крыши.

— А вы слыхали, что Галька от семьи отделилась?

— Давно уже, как замуж за Степана выскочила.

— Нет, говорят, что она злющая стала, как мегера. Прокляла сестер и мать. Авось мать по этой причине и померла, когда к ней ездила.

— Да не доехала. Видимо, Галька в этом замешана.

— Если Нюрка в убийцы записалась, значит…

И женщины замолчали. Страшно вслух говорить такое. Мол, Галька мать родную прибила. Слухи долетели и до Галины. Но ей эти новости, как мертвому припарка. Она еще больше возомнила себя правильной, потому что никогда и никому не позволит ездить на ее шее. Даже родственникам. Узнав, что говорят о жене местные бабы, Степан стал чернее тучи. Как надоели эти пересуды – спасу нет! Сколько можно цепляться к его семье и собирать грязь? О том, что арестовали его мать, Степа узнал от председателя.

— Натворила дел мамаша, — Степа курил, подперев плечом угол сельсовета. – Совсем с ума выжила. Не жилось по-человечески, пусть хлебает баланду.

Настал день похорон тещи. Галя, чувствуя, что надо бы поехать и похоронить мать, так как люди будут ждать ее отъезда, понимала – если не поехать, то будут сплетни, а если отправиться на прощание, то там соберутся ее сестры, которых она видеть не желает.

— Галь, устал я от косых взглядов. Может хватит серчать на родню? Пора б и о душе подумать. – пристал Степа к жене, вернувшись со смены. – Каждый, кому не лень, лезет с расспросами.

— Плюй им в рожу, чтоб не повадно было. – Галя процеживала молоко. – Не поймут, бей по сопатке.

— Злая ты стала, Галя. Я уже иногда и сам тебя боюсь, — сел на лавку Степан.

— И правильно делаешь, — покосилась она на мужа, перекладывая марлю в ведро.

Степа похолодел от безумного взгляда, который был наполнен ненавистью. Он вышел на перекур, чтобы переждать, когда жена остынет. Но Галю уже не переделать. Ее нутро наполнилось яростью до отказа. Была молодая, глупая, все чего-то боялась, остерегалась сплетен, людского осуждения, а теперь хватит. Кто будет о ней говорить всякую чушь, сам «искупается» в дерьме. Галя давным-давно увлеклась чертовщиной, и теперь любой, кому захочется заглянуть за занавеску, получит такую порцию порчи, что вся семья, до седьмого колена, мучиться будет от болезней и проклятий.

Следующая страница