Глава 32

Они долго о чем-то спорили, Глафира иногда повышала голос, повизгивала, а потом наступило затишье. Галя и Степан краснели от ожидания, что там происходит? Марфа не спешила, она сидела за столом и прислушивалась к каждому шороху. Дети уже поели, оделись и убежали на улицу, играть в снежки. Дуня так и не появилась на кухне. Она осталась у себя, чтобы Панкрат не лез к ней с дурацкими вопросами. Пусть мамашу свою донимает, а Дуня ни в чем не виновата. Не она кидалась на мужа с кулаками, когда он пытался вразумить Егора. Нет Егора, нет свекра – дышать стало легче.

— Ты куда? – спросила Марфа сына, когда он встал из-за стола.

— Пойду, гляну, что они там замолчали, — Степан повернул голову на мать.

— Сядь. Не наше дело. Сейчас влезешь и сразу схлопочешь. Видишь, как бабка зад свой прикрывает? О-о, всей кожей чую, что-то здесь не та-ак.

Степан постоял немного и сел за стол. Но Галя медлить не стала.

— А тебя куда понесло? – свекровь посмотрела на нее так, будто сейчас пронзит прищуренным взглядом.

— Надо, — ехидно ответила сноха, не останавливаясь.

Она вошла в комнату и через секунду выскочила оттуда пулей.

— Степан! Беги сюда!

— Зачем? – растерялся парень.

— Батьке плохо!

Марфа кинулась смотреть, что там случилось. Панкрат сидел на стуле, держась за сердце, а Глафира поглядывала в окно. Вот стерва, и даже не пикнула, что мужик от боли корчится!

К вечеру Панкрат оклемался. Он лежал на постели и слушал, как жена отчитывает его мать. Женщины находились в кухне, детишки бегали по дому, а Степа и Галя не отходили от грустного отца.

— Не лезь, куда собака нос не совала, — огрызалась свекровь, попивая чай. – Я тебе ничем не обязана.

— Из-за тебя чуть Панкрат не умер. Второго сына хочешь похоронить? Не будет этого, — Марфа металась по кухне, разъяренная, как дикая кошка. – Если бы не Степка, то и еще одного на кладбище снесли. Да какая ты мать после этого?

— Да, я – мать, а ты – гулена. Забыла, как с Егором по сеновалам шастала? Помню, как Федос вас поймал, а ты потом ему в ножки кланялась, чтобы он Панкрату ничего не говорил. Забыла?

— Замолчи! Что было, то прошло. Мы с Панкратом душа в душу жили, пока ты тут не появилась. Гляньте-ка, привез полудохлую, а она тут ожила.

— Да, ожила, потому что так бог решил. Значит, Ему угодно, чтобы я рядом с Панкратом находилась, потому что…

— Да он из-за тебя чуть не помер!

— И что? Похоронила одного сына, значит, судьба такая, чтобы похоронить и второго.

— Да что ты такое говоришь, безмозглая? Кто тебе дал право…

В кухню вышел Панкрат. Женщины притихли. Он был бледен, можно сказать, слаб. Упершись плечом в дверной косяк, погладил пальцами усы, глядя на мать исподлобья.

— Не была б ты моей матерью, давно б обратно отвез, — проговорил он охрипшим голосом.

— Панкрат, как так «отвез»? – захлопала глазами Глафира. – Как ты с матерью разговариваешь?

— Как заслужила, так и говорю, — выдохнул мужик.

— Побойся бога, я тебе не кто-нибудь, а мать.

— Мать, которая смерти мне пожелала?

Марфа ахнула. Глафира поднялась, поправила платок на плечах и подошла к сыну.

— Ты меня не так понял, — ласково погладила его по руке. – Я сказала…

— Помню, что ты сказала: «Лучше бы с Егором местами поменялись».

— Гони ее к чертовой матери, Панкрат! – заорала Марфа. – Ты же сам видишь, что из-за нее одни беды в нашем доме!

— Не в вашем, а в нашем, — поправила ее свекровь. – Ты здесь никто.

— Да что она несет?! – от злости осипла Марфа.

— А то. Панкратушка, она ж не только Федьку, но и Степушку нагуляла. Вот ведь, живешь и не знаешь, что дети не твои.

— А чьи? – мужик начал потихоньку сползать по косяку.

— Врет она! Вывези ее обратно! – голосила Марфа, боясь, что и ее выставят за порог.

— Вывезу, — прошептал Панкрат и рухнул на пол.

 

Глава 33

Марфа завизжала от страха, когда на ее глазах грохнулся муж. Подхватив его голову, начала вопить, как сумасшедшая. Степан бросился к отцу. Оттолкнув мать, которая была не в себе, потащил батю в спальню. Начался небывалый переполох. Дети от страха спрятались в комнату и расплакались, Дуня выглядывала в дверную щелку, переживала за хозяина дома и свои еще не исполнявшиеся планы. Глафира осталась в кухне. Поджав ноги, она сидела на лавке и прислонялась спиной к печке. Пусть сами вокруг Панкрата прыгают, а против воли бога не попрешь, если помрет, значит тому и быть. Галя мигом метнулась за водой и чистым полотенцем. Когда Степан положил батьку на кровать, Галя начала делать примочки, прислушиваясь к его дыханию. Свекор лежал на спине с приоткрытыми глазами и высоко вздымал грудь, как будто вдыхает какой-то приятный аромат.

— Все будет хорошо, — уверяла его Галина, смачивая лоб и шею. – Полежишь, и станет полегче.

Марфа носилась по комнате, схватившись за голову, и причитала:

— Ой, батюшки! Ой не дай бог!

— Молчи, мам. Не видишь, ты его оглушаешь? – бубнил Степан, стоя перед постелью.

— Я богу за тебя буду молиться! – плакала Марфа. – Не отдам! Рано тебе еще!

— Рано – не рано, а у каждого свой срок, — ехидно поддакивала Глафира, прислушиваясь к воплям снохи. Она бормотала себе под нос всякую ересь. Вела себя так, будто разговаривает с Егором. – Забрали счастье – получите несчастье. Все возвращается на круги своя. Ишь ты, Панкрат богом поцелованный, что ли? Был злыднем, злыднем и остался.

Несколько дней пролежал Панкрат в постели. Галя привела местную знахарку, которая принесла с собой травки и заварила их. Пояснила, какие внутрь принимать, а какими умываться.

— Порча на нем. Застарелая порча, — ошарашила женщина Марфу. – Кто-то смерти ему желает. Приноси-ка мне водицы со своего колодца, будем мужика на ноги ставить. Молодой еще, крепкий. Выкарабкается.

И началось лечение народными средствами. Пролежал Панкрат в постели почти месяц. В одно раннее утро вдруг сам сел и попросил сопроводить его на улицу, чтобы покурить. Левая нога не двигается, да и одна рука не слушается.

— Куда тебе, окаянный? – прошептала Марфа, повернувшись на бок. – Спи, а я пойду в сарай. Слышь, как корова зовет? Доить пора…

Панкрат посидел немного, проводил печальным взглядом жену и лег. Тяжело на душе, спасу нет. За ним и жена и сноха ухаживали, а он, как ребенок, не мог переодеться, помыться и поесть. Вроде и стыдно, но зато сразу стало видно — кому он дорог, а кому на него плевать.

— Мать, спишь, не? – повернув голову на противоположную койку, — Панкрат знал, что она уже проснулась, но ждал, когда женщина подаст голос. – Чего молчишь? Ты же рано подымаешься.

Покряхтев, Глафира повернулась.

— С вами не поспишь, то храпите, но бубните, — огрызнулась она, подтягивая одеяло к подбородку.

— Я чего спросить хотел… Что ж ты ко мне ни разу не подошла? Не приголубила, как родной матери положено?

— А ты что, ребенок малый? Вон, какой вымахал, а все титьку мамкину подавай. У тебя теперь жена есть, вот пускай и растрачивается на твои хотелки.

— М-да-а, — вконец разочаровался Панкрат, — а ведь я тебя сюда привез, чтоб ты в своей халупе с голоду не померла.

— Что? – приподнялась женщина. – Коркой попрекаешь? Меня? Ту, которая над тобой ночами не спала?

— Знаю я, как ты не спала, — с выдохом произнес Панкрат. – Все помню.

— Что ты можешь помнить? У малых память короткая.

— Но только не у меня.

Опять вереницей понеслись воспоминания, как мать Егорку жалела, а Панкрата прутом гоняла или крапивой.

— И слова твои недавнишние помню, и кому любви больше дала…

— Ой, не напускай напраслину. Или ищешь виноватого в своих бедах? Так у тебя есть, кого винить – Марфу.

— Не трожь ты ее. Мы с ней уже столько лет бок о бок, а ты все старое вспоминаешь.

— Вот и ты не вспоминай. Мало ли, кому любви больше досталось.

— А я и не вспоминаю… — Панкрат сел. – Но и слов твоих никогда не забуду.

Он имел в виду то, как мать сетовала на умершего Егорку, а сам Панкрат жив остался.

— Собирайся, мать, — приподнялся мужик на одной ноге. – Пора и честь знать.

— Не смеши. Никуда я не поеду, — завернулась Глафира в одеяло и легла. – А если не успокоишься, то я найду на тебя управу. Нынче можно и к председателю обратиться.

— Ах вот ты как заговорила? А ну, поднимайся! – громогласным тоном заговорил Панкрат. – Поднимайся или я тебя на своих руках на мороз вынесу!

— А-а, ты погляди, как на батьку-то похож, — захихикала Глафира. – Тот тоже морозцем грозил. Да только спасибо моему сыночку, не дал отцу мать заморозить. Ты весь в батьку, просто вылитый.

— Не пойму, что между вами произошло? Как он мог так опуститься? – вслух рассуждал Панкрат.

— А это ты у Дуньки спроси, может признается?

И тут Дуня, услышав слова свекрови, открыла дверь пошире и заохала.

— Что с тобой? – громко спросил мужик.

— Рожаю я! – отозвалась та и закрыла дверь.

Пригладив оттопыренные волосы на макушке, Панкрат сел.

— Степан!

— А? – тот тоже давно уже проснулся.

— Беги за лошадью, Дуньку в родильную надо отвезть!

Совсем забыл, что и эта брюхатая.

— Сослать бы вас всех, да совести не хватает, — Панкрат с трудом натянул рубаху. – Навалились на мою голову…

 

Глава 34

Не успели Дуньку доставить в роддом. Родила по дороге здоровенькую девочку и приказала вернуться обратно.

— Сама все знаю, научена, — тараторила она, прижимая девчушку, завернутую в старое одеяло, к груди. – Что я там не видела? Пуповину перекусила, и будет.

Степан косился на вывалившую наружу грудь женщину и дивился: мороз, а она дитя кормит. А страшно-то как было, когда Степан услышал детский крик, будто ножом по сердцу. Дунька – бой-баба, сама родила, сама ребенка вытерла и обернула… Раньше он был уверен, что женщины кричат в родах, их Буренка же мычала, когда теленка на свет производила, а оказалось, что просто громко дышат, матерятся и песни поют. Никогда Степан не видел рожающую женщину, а теперь сам убедился – пять минут и готово, ни боли, ни криков. Впечатленный увиденным, он сидел рядом со стариком Потапычем, управляющим лошадью, и щурился. Снег валил, как из бездонного мешка. Запорошило все вокруг – дороги невидно. Дунька еле слышно что-то напевает, ребенок спит, а Степан думает о своей жене. Скоро и она должна подарить ему мальчонку. В их роду, в основном, мальчики рождаются. Интересно, на кого будет похож?

Панкрат, увидев входящую в дом Дуньку, так обрадовался, будто это его дочка или внучка. Передав мужику дите, Дуня переоделась, вышла из комнаты и громко отчеканила:

— Повезло ей родиться здесь, в Яшкино, рядом с добрым дядькой. Ох как повезло, что даже мне завидно.

— Хорошенькая, — Панкрат держал на одной руке новорожденную и любовался симпатичным личиком. – Пусть растет счастливая.

Вернул дитя матери.

— Конечно, будет счастливой с таким-то… — Дуня хотела вновь похвалить родственника, но тот поднялся с лавки и медленно зашагал в спальню, опираясь на черенок от лопаты.

— Дай глянуть, — Марфа наклонила голову, — в кого ж такая? – всматриваясь в спящую девочку, попыталась сравнить с ее отцом.

— В батьку своего, в кого ж еще, — Дуня отвернулась.

— А мне? – Галя, услышав, как Панкрат отзывался о девочке, вышла посмотреть на нее.

Дуня показала дочку и упорхнула в комнату. Ее свекровь сидела у окошка и даже не думала знакомиться с внучкой.

— Делать мне нечего. Еще одного прихлебателя притащила. Тьфу, всех не прокормишь. Из-за них по миру пойдем.

— Что ты там говоришь? – Панкрат лежал на кровати и потирал онемевшие пальцы на руке. – Всех подымем, — он уже забыл, как поругался утром с матерью и собирался отправить ее в деревню. – Дети не виноваты, что родились на этот свет от Егора. Не повезло им с батькой.

— Да что ты такое городишь? – вспылила мать. – Как это «не повезло»? Хорошим Егор был отцом, получше, чем… некоторые. Да только не для всех батькой числился.

— Ты о чем? – приподнял Панкрат голову и уставился на мать.

— Не все его дети. Только двое, — зашептала Глафира, пытаясь настроить сына против Дуньки. – Я вот, что тебе скажу, — она подошла к койке и села рядом с Панкратом. – Надо бы тех, кто не Егоровы, отправить в приют. Пускай там живут. А наших, кровных, оставить. Ты сам подумай, зачем тебе неизвестных кормить? Вырастут, нож в спину всадят потому, что ты для них никто. Кто его знает, от каких мужиков рождены. Дунька хвостом так мела, что дым коромыслом стоял.

— Мать, зачем брехать, а? Видно же, что на Егора похожи.

— А это, как с коровой, забыл? Даже та на хозяйку становится похожая, потому как – забота.

— Не глуми мне голову. Дай отлежаться. Детей отваживать не стану. Так и знай, — отвернулся мужик.

— Тьфу ты, — занервничала Глафира. – Да что ты будешь делать, — стукнула себя по колену. — Ему говорят, что скоро без корки хлеба останется, а он нос воротит. Они ж тебя в скором времени объедят. И так уже картоха на исходе.

Панкрат молчал. Он рассматривал узор на ковре и думал о детях. Помнит Панкрат, как его в детстве гоняли. Разделили отец с матерью братьев. Одного залюбили, второго за человека не считали. Нельзя детишек по сторонам разводить. Пусть с малых лет вместе будут. Мать продолжала зудеть, чтобы хоть как-то достучаться до сына, но все бесполезно. Не избавился Панкрат от ребятишек. Еще больше душой к ним прикипел, потому что Ваня и Лида каждый день заглядывали к нему в комнату и показывали свои рисунки, на которых изображен Панкрат верхом на коне.

Март.

Ближе к ночи, когда уже все ложились спать, Галя почувствовала, что пришло время для появления на свет ее малыша. Степан уговаривал не ехать в больницу, так как сам видел – роды идут легко, это ж не корова и не лошадь, которые мучаются часами.

— Дурачок, что ли? – охая, Галина собирала вещи в дорогу. – У Дуньки их семеро, а у меня первый. Мать рассказывала, как всех моих сестер рожала. Не дай бог помру, кто сына растить будет? Мать твоя? Да она спит и видит, чтобы от всех избавится. А ты давай, как договаривались, кроватку собери, мебель подвинь…

Галю увезли в родильный дом, и Степан принялся за кроватку, которую смастерил его отец. Вытащив ее из чулана, собрал и поставил у окна, где было больше свободного места. Волновался парень, пока занимался перестановкой, переживал и ни о чем другом думать не мог.

— Все рожают, и она родит, — Марфа стряпала пирожки с картошкой. – Вон Дунька, как в магазин сходила. Да и вообще, природой задумано – рожать. А ты лучше дров принеси, не мужицкое это дело – о родах кумекать.  

Галя благополучно разродилась на следующий день ближе к вечеру. На свет появилась хорошенькая девочка. Узнав о внучке, Панкрат чуть не расплакался.

— Вот и дождался я Настеньку, — вытирал мужик проступающие слезы.

— Было бы чему радоваться, — Марфа поняла, теперь Панкрат будет носиться с девчонкой, как с писаной торбой. – Девка и девка. Велика радость.

Через положенный срок Галю выписали. Она вошла в дом с ребенком на руках и сразу почувствовала себя в качестве полноправной хозяйки.

— Ну здравствуй, дом, — шепнула она, вдохнув еле уловимый печной запах. – Вот и моя очередь пришла показать, кто в доме хозяйка.

 

Глава 35

— Наконец-то! – дед, как только в окно увидел Галю, поспешил встретить ее.

Передав дочку Панкрату, с нетерпением ожидающего ее приезда, Галина заглянула в спальню, проверила все ли указания выполнил Степан, а потом села на лавку и сладко потянулась.

— Кормишь? – с недовольством в голосе спросила Марфа.

— Молока – хоть залейся, — с гордостью ответила молодая мать. – Даже пришлось одного мальчонку покормить, потому что у Нины пусто.

— У какой еще Нины?

— У соседки по палате.

Марфа стояла у плиты и косилась на мужа, сидевшего на стуле. Он с таким умилением смотрел на внучку, что Марфа заревновала.

— Нечего на нее дышать, положи в кроватку.

— Дай наглядеться, — Панкрат прослезился. – Такое счастье… у нас девочка.

— Не у нас, а у… — Марфа глубоко вздохнула и продолжила помешивать кисель, который вот-вот загустеет.

С улицы пришел Степан, мать тут же отчитала его.

— И где ты ходишь? Дрова закончились, принести надо. Сена коровам положить…

— Сейчас все сделаю, — Степан уставился на отца. – Красивая, правда?

— Не то слово. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Мать! – Панкрат позвал Глафиру. – Где ты есть? Иди, глянь, какая у нас Настенька появилась.

— Делать мне больше нечего, — старушка лежала на кровати и морщила нос. – Сами с ней возитесь. Я свое уже отработала.

— Ну, как хочешь. – передав спящую внучку Галине, Панкрат попросил чаю и удалился отдыхать.

Марфа засуетилась. Достала кружку, выставила на стол кулек с пряниками. И вдруг из комнаты, где спали дети, послышался плач грудничка. Пять минут все молча слушали, как ребенок надрывается. Марфа психанула, бросив ложу на стол, и побежала успокаивать младенца. Галя, покачивая на руках Настю, шепотом спросила у Степана, принесшего дрова, почему она приехала, а старушка и свекровь злятся на нее.

— Дунька пропала, — нахмурившись, ответил муж. – Уже три дня не появляется.

— Как пропала? – глаза Гали медленно округлились.

— А вот так. Опять начала к подружке бегать. Сначала на час, потом – на три. Один раз ночью поддатая приползла. Девка не спит, есть хочет, мать психует, а ребенка ведь не выкинешь. Кормит молоком коровьим, ночами с ней вошкается. Сходила к Люське, а та говорит, мол, Дуня с каким-то мужиком укатила.

— О боже мой! А дети? – пожалела деток Галя и сильнее прижала к груди свою кровиночку.

— А что дети? Спрашивают мамку, а мать им и говорит, что она сбежала.

— Вот зачем так говорить, а? Вернется ведь.

— Я уже и сам сомневаюсь. – Раздевшись, Степан сел на табурет. – Тут бабуля кое-что нам рассказала, только ты тс-с-с, — приложил указательный палец к губам.

— Чего? – любопытство пробрало Галю.

Она наклонилась к мужу, чтобы получше расслышать, какой он ей секрет расскажет.

— Дед с Дунькой мутил…

— Как это? – не поняла она.

— Ну как, вот так, — Степа вытянул указательные пальцы и потер их друг о дружку.

Галина смекнула, что муж имеет в виду.

— Да ну-у, брехня какая-то.

— Мне тоже не верится, но бабуля так убедительно рассказывала, что мы тут все обалдели.

— А сбежала-то зачем? И что за мужик?

— Не знаю. Но вроде как с кем-то познакомилась, что ли… Бабуля сказала, что Дунька с разными любовь крутила. Она это сама видела, а доказать дядьке Егору не могла. Батька аж посинел от злости. Сам на себя ругался, что поверил бедной бабе, а она его вокруг пальца обвела. Скинула детвору и умотала за новыми приключениями.

Дверь комнаты, где жила Дуня, распахнулась и перед молодежью появилась Марфа. Она одарила сноху злобным взором и поднесла орущую девочку.

— Молока, говоришь, хоть залейся? Тогда на, корми. А у меня уже сил нет трясти ее. Руки не гнутся. С мамкиным молоком она дрыхла, как кот на подоконнике, а сейчас уже три дня горло дерет.

Галя отдала дочку Степе, взяла Дунькину девочку и положила на колени. Расстегнула пуговки на платье, вытащила одну грудь и сунула девчушке. Та сразу замолчала, жадно вцепившись деснами в сосок.

— Я ж говорила, титька ей нужна была. Без мамки всем туго. Вот и бери себе на воспитание. Дуньку как ветром сдуло. Не вернется, паскудница гулящая, а ребенка сбагрить чужим людям даже я не смогу. Корми, кроватку к вам перетащу, пускай Манька у вас спит.

— Пускай, — согласилась Галя.

Но через два месяца пожалела, потому что все заботы о детях полностью легли на ее плечи. В три часа ночи она оторвала голову от подушки, когда услышала плач своей дочери. Следом за Настей, вой подняла и Маня. Галя с трудом вылезла из-под одеяла. Ее покачивало, глаза слипались, в ушах стоял нескончаемый звон.

— Степ, возьми Маню, покачай. Мне надо Настю покормить.

— М-м, — Степан спал без задних ног, уставший от вчерашней посадки картофеля вручную.

— Степ, возьми ее, покачай, — бормотала Галя, поднимая Настю. – Сначала дочку покормлю, потом ее.

— Угу, — Степан не двигался. Он лежал на спине, раскинув руки, и улыбался во сне.

Галя присела на кровать, прижала дочку к груди и начала качаться взад-вперед. Маня надрывалась так, что у Марфы лопнуло терпение.

— Что ты ее голодом моришь? – приоткрыла она дверь. – Вставать скоро, а у вас тут песни на весь дом. Быстро займись дитем. Надоело слушать ночные вопли.

— Не могу я, устала, — выдавила из себя Галя, склонив голову над дочкой и прикрыв глаза.

— Взялась ухаживать, так ухаживай, как полагается. Соседи узнают, что у нас девка голодает, сразу заявят, куда следует.

— Если бы я присматривала только за этими двумя, то было б полегче. Но вы ж взвалили на меня всю детвору.

— И что? Раньше и по десять детей рожали, и ничего, вырастили. А ты ишь, цаца выискалась. С двумя справится не можешь. Успокой ее. Быстро!

Жалко девчонку, аж сердце кровью обливается. Галя положила уснувшую дочь на свою подушку и подошла к кроватке, в которой надрывалась Маня. Подняла ее на руки, села и попыталась накормить. Девчонка хватала грудь губами, затем откидывала голову назад и кричала еще громче.

— Ну ешь, ешь, что ты ерепенишься? – уговаривала девочку измотанная донельзя Галина.

Кое-как удалось заставить ее поесть. У Гали не было сил. Она сидела на кровати и «клевала носом». Потом переложила дочь в кроватку, а Маню – рядом с собой. Сон как рукой сняло. Галя лежала на боку и думала о Манечке. Какая бессовестная ее мамаша, сдернула и ищи-свищи. Дочке уже три месяца, а Дунька и ухом не ведет.

— Чтоб тебя в старости также бросили и не кормили, — пробубнила Галя, поглаживая лысенькую головенку.

За окном уже светает. Люди спешат накормить домашнюю живность. А Галя лежит и тихонько плачет. Она, как многодетная мамаша, обзавелась детьми и мается. Только семеро не ее крови, а восьмой – родной. Чувствуя, что силы на исходе, Галя еще громче пустилась в слезы.

— Ты чего? – Степан выспался и открыл глаза, услышав тонкий писк.

— Не могу я так больше, Степушка. Мочи нет за каждым штаны стирать и сопли подтирать. Поехали отсюда, любимый мой, заберем Настю с Маней и поедем.

— Да куда мы с тобой денемся? У нас же и дома второго нет. – очумев, Степа резко сел на кровати.

— Я уже все обдумала. Поедем в старый дом твоей бабки, там и останемся. Разведем скотину, вскопаем огород. Пойми меня, Степа, таким макаром я до старости не доживу. Пора свое гнездо вить. Поехали, Степа, поехали.

 

Глава 36

Степан задумался. В последнее время в доме такая шумиха, что действительно хочется тишины. Будто не в своей хате живешь, а в каком-то детском саду: дети бегают, орут, плачут, дерутся… В комнате закроешься, а все равно слышно, как Лидка кричит на Алешку, Светка гоняет Федьку, Кузя плачет ночами, да и Манька такая горластая, что перекрикивает Настю.

— Предлагаешь Маньку с собой забрать? – задумчиво спросил Степан, опустив ноги на пол.

— Боюсь, намучается с ней твоя мать и сдаст в детский приют. А девчонка еще совсем маленькая… Степ, я как представила, что нашу Настю вот такой же малышкой отдадут чужим людям, аж плакать хочется, — всхлипнула Галя и поцеловала Маню в лоб.

— С одной стороны, думаю, ты права. Сам устал от бесконечного нытья… — выдохнул Степан. – Голова постоянно раскалывается. Ладно! – он встал, шлепнув себя по колену ладонью. – Нам надо самим подниматься. Всю жизнь за пазухой у родителей не проживешь. Правда, оставлять родную деревню неохота…

— Степ, лучше подальше уехать, а то будут мне скидывать ребятишек, а я уже, если ты не заметил, даже приласкать тебя не могу. Сил нет.

Улыбнувшись, Степа начал одеваться. А ведь верно! Вдвоем побыть не дают. Дети ошиваются во всех комнатах, сюда прибегают с просьбой покормить, малого помыть, если обмочился, сказку рассказать.

— Завтра с отцом поговорю. Выпишут из больницы, заберу и… — сделав паузу, Степа продолжил. — Я бы, конечно, пока не спешил. Сейчас горячая пора, сама понимаешь. Надо сена заготовить, картошку вырастить… Батька хворый, Галя, он сам не справится.

— Нет, дорогой мой, — успокоилась наконец Галина, — если мы сейчас не уедем, то застрянем здесь навечно. Потом — уборка урожая, заготовка дров… Или уезжаем, или я уйду. – утвердительно сказала она, поднявшись с постели. – Хватит на мне ездить. Сама хозяйкой хочу быть, а не слушать наказы твоей матери. Почему-то твои родители переехали много лет назад, а ты боишься? Знаешь что, я думала, что вышла замуж за настоящего мужика, который имеет свою волю, свои думки, а ты какой-то малахольный, ей-богу. Он в поле устал, а я, ночами не спавши, здорова, как вол. Так что ли? Не стыдно тягаться с бабой?

Степа покраснел. За живое Галя зацепила, ткнула в середину яблочка. Не понравилось парню, что его ниже бабы опустили.

«Мужик ты или не мужик? – эхом раздалось в его ушах».

Сердце забилось, как птица в неволе. Степа сунул ноги в штаны, застегнул их на поясе, кивнул и ушел завтракать. Галя, переложив девочку в кроватку, поняла – спать ложиться нет смысла, надо причесаться и заняться стиркой. Пеленок накопилось столько, что придется натягивать еще пару веревок, чтобы было куда повесить детскую одежду. Вспомнив, что в бане лежат штанишки, маечки, рубашки, Галя тяжело вздохнула, застелила кровать, надела старенькое платье, подпоясалась и потопала греть воду для большой стирки.

В кухне было тихо, потому что ребятишки еще спали. Свекровь пекла блинчики, беседовала с сыном, напоминая ему, что завтра нужно забрать отца из города. Галя заметила, что муж сидит за столом и задумчиво кивает.

«Решиться не может, — подумала она, проходя мимо стола»

— Куда? – громко спросила Марфа, наливая черпаком блинное тесто в чугунную сковороду.

— Стирать, — ответила Галя, надевая калоши.

— А скотину покормить? Не видишь, я занята?

— Сама покормишь, — неожиданно огрызнулась сноха, открывая дверь. – Я батрачить не нанималась.

— Это что за разговоры? – Марфа уперла кулаки в бока. – Дрыхнет часами, а потом еще и оговаривается!

Галя вернулась. Посмотрев с прищуром на мужа, она догадалась – этот человек никогда не сможет вставить слово поперек материнского норова. Встав в ту же позу, Галина выдала:

— Дрыхнуть я буду, когда умотаю отсюда, да Степан?

Щеки Степки налились румянцем. Он молчал, держа в руке горячий блин. Повернувшись на сына, Марфа сообразила, что-то здесь не так.

— Это о чем она, а?

Степа откусил кусок блина и сгорбился.

— Чего молчишь? Не дрыхнет, так тебе в черепушку воды заливает? Учит, как с матерью разговаривать?

Марфа повысила голос. Из-за ее громогласного говора проснулась Маня. Крик поднялся на всю хату. Галя наморщила лоб.

— А теперь иди и укладывай. – Перешагнув порог, она резко хлопнула дверью.

Вслед за Маней ор подняла и Настя. И тут Степка прозрел:

— Да ну вас! – бросил сложенный вчетверо блин в тарелку и выдвинулся на улицу.

— Это что еще за новости?! – опешила Марфа, провожая удивленным взглядом сына.

Степан молча вышел и также громко захлопнул дверь. Весь день парень чувствовал какую-то небывалую свободу. Он представлял, как переедет с женой в новый дом, там тишина, покой и нет толпы народа. Захотел охладиться – прошелся по хате в одних трусах, захотел ласки – приголубил жену. Никто не сует нос в твою комнату, никто не жужжит над ухом: а ты косу поточил, бурьян скосил, дров наколол? Сам себе хозяин, сам себе работник, сам себе приказчик.

Вечером, когда пришла пора возвращаться на ночевку, Степа представлял разговор с отцом, который должен состояться завтра. Набравшись смелости, он придумал, как доложит батьке, что пора бы и отделяться. Семья, все-таки, надо самому мужиком становиться, а не жить под родительским крылом. Воодушевившись предстоящей беседой, Степа заснул с улыбкой на губах. А утром, открыв глаза, быстро оделся и уехал за Панкратом. Но его храбрость быстро улетучилась, когда он столкнулся с батькой нос к носу. Не смог Степа заикнуться о переезде. Отец шел к нему медленно, подтягивая левую ногу, рука болталась, как бельевая веревка, рот слегка перекошен, сам худой, бледный. Всю дорогу Степан еле сдерживался, чтобы не раскваситься. Отца жалко, кто его поддержит, если не сын родной? В доме только два мужика, на их плечах хозяйство держится.

Встретив свекра на крыльце, Галя запустила его в дом и сразу пристала к мужу.

— Ну что, поговорил?

— Галь, ты посмотри на него. Боюсь, если скажу, то он опять в больницу загремит, — опустив голову, промямлил Степан.

— И что? Нам теперь еще год тут засиживаться? –Галя чуть не заплакала от безысходности. – Ты издеваешься? Хочешь, чтобы я вместе с твоим отцом в больницу попала?

— Галюш, ну… — Степа хотел было приобнять жену, но она вывернулась и побежала в дом.

Хватит с нее тягомотины, пора брать свою судьбу в свои руки!

— Панкрат Федосеевич! – подскочила она к свекру, сидящему на кровати в большой комнате, и затараторила. – Спасибо Вам за все, за хлеб-соль, крышу над головой, но мы со Степаном переезжаем. Сами понимаете, пора жить по-семейному, отдельно. Учиться самим добывать хлеб. А как иначе? Мы же должны детям своим пример показать, что нехорошо зависеть от родителей…

— Галя! – Степан пулей влетел в спальню.

Панкрат поднял уставший взор на сына, и тот увидел душевную боль в его глазах, обузданную глубокой печалью.

Следующая страница