Глава 56

 — Степан! – гаркнула Галина на всю округу.

Вороны, услышав загрудинный вой, расползшийся над полем эхом, раскаркались от испуга и рассыпались по ясному небосклону. Голоса на озере замолкли. Прихватив детей за руки, Галя быстрым шагом помчалась к берегу. Маня захныкала, так как не успевала за матерью. Она спотыкалась, ножки переплетались, и Галя почти волоком тащила девочку за собой. А Настя, открыв рот, тяжело дышала, но молчала. Оказавшись на берегу, Галина остановилась. Степа смотрел на нее, стоя по пояс в воде. Он был слегка напуган неожиданной встречей. Посадив детей на траву, Галя поставила руки на бока.

— А что это мы тут прохлаждаемся, а? Почему не на работе?

— Так это… у Петровича собрание, я вот…

Кивнув на девушку, стоящую справа, парень судорожно протер мокрое лицо ладонью. Галя, переведя пронзительный взор на Машу, немного наклонила голову. Маша выглядела, как Русалка, только что поднявшаяся со дна каменистого. Галя съедала ее промокшее платье глазами. Грудь просвечивается, ткань прилипла к телу. Разврат, да только!

— Здравствуй, — еле дыша произнесла Мария, убирая влажные волосы от лица.

— Ну, здравствуй, — прохрипела Галя, готовясь отлупцевать соперницу. – А теперь объясните мне, какого черта вы вдвоем тут делаете?

Маша заулыбалась, взглянув на деток. Какие они смешные! Та, что чуть постарше, хныкает и нервно рвет траву, а та, что помладше, сидит и улыбается.

— А что тут объяснять? – Степа двинулся к жене. – Маше плохо стало по дороге, а тут как раз озеро. Пришлось выносить к воде.

— На руках нес? – опять в душе заискрилась ревность.

— Ну не по земле же тащить, — усмехнулся Степа.

— Галя! – Мария потянулась за Степаном.  – Ты не обижайся.

— А ты себя на мое место поставь! – еле сдерживалась рассвирепевшая Галя. – Придешь вот так на озеро, а там твой муж с какой-то… пузыри пускает!

Маша прошла мимо Степы, который поднял с земли рубаху и натягивал на мокрое тело, подошла к Гале и с улыбкой ответила:

— Твой муж самый лучший. Он никогда не посмотрит на другую, поверь мне. Знаю, о чем говорю. Мне нужно было в город, а тут такая духота. Если бы я отправилась своим ходом, то лежала бы сейчас под каким-нибудь деревом и помирала. Ты Степку с другими мужиками не сравнивай. Не зря дядя Ефим его на работу взял. Ответственный очень твой Степан. А мой дядька таких, как твой муж, за километр чует.

Галя слушала, всматриваясь в лицо Маши, и чувствовала, вроде девка добродушная, но как-то слишком сладко поет.

— А что ты почти каждый день в город таскаешься? Намазано там, что ли? – еще громче спросила она.

— Намазано, — еще шире заулыбалась Маша. – Придет время, и ты все узнаешь.

Взглянув на мужа, Галя увидела, как он пожимает плечами, мол, и сам не знает, зачем этой девке ежедневная езда понадобилась.

— Ну ладно, — кивнула Галина, немного поостыв. – А сейчас, куда?

— Туда же, — ответил Степан. – Мы ж не доехали.

— А вернешься, когда?

— Поздно вечером.

— Всего доброго тебе, Галина, — выжав подол платья, Маша попросила Степу вернуться в деревню, чтобы переодеться.

Галя пожелала им легкой дороги, стиснув зубы и уставившись, как они уходят к машине. Надо бы хай поднять, да как-то не к месту. Вроде и в обнимку их не видала, а в душе кошки скребут. В голове крутились слова свекра: «Между собой разберитесь, посторонние бабы — ни при чем. Сплетни не слушай… На воре и шапка горит»

— На воре и шапка горит, — повторила Галя, пребывая в раздумьях. – Любка! – всколыхнулась в душе.

Быстро умыв детей еще теплой водой из озера, Галя потащила их домой. Маня капризничала, Настя улыбалась, но Галя так спешила, что не обращала внимание на детский плач. Выйдя на дорогу, она проводила задумчивым взглядом «Москвич», который успел проскочить мимо поля в сторону трассы.

«Ты смотри, не задержались» — подумала Галя, выдохнув с облегчением.

Дома она приготовила ужин, накормила детей и свекра, встретила коров, подоила, убрала навоз у поросенка, нарвала травы кролику – в общем, как обычно, переделала всю привычную работу и села на крыльце. Ждать Любку. Галя уже знала, что эта бестия прискачет, лишь бы сплетню принести. Через двадцать минут скрипнула калитка. Галя чуть не задремала, положив голову на колени.

— Здоров! – Люба была не так активна. Выглядела она нерадостной.

— Ну, привет, коли не шутишь, — опустив ноги на первую ступень крыльца, Галя подвинулась, уступая место для гостьи.

— Чего сидишь, как кура на насесте? – разместила свой зад Любка рядом с хозяйкой. – Первого колокола ждешь?

— А чего его ждать? У меня ТЫ вместо звона. Ну? Говори, что опять принесла?

— А чего говорить? Эх! Предупреждала я тебя, Галька. Ох как предупрежадала-а! – потянулась к небу Люба. – А ты сидишь, будто килу наложила.

— Что опять случилось? – на самом деле Галине было уже не столь любопытно, что Люба расскажет о ее муже. Пусть языком чешет, пока у Гали терпение через край не протекло.  

Даже как-то интерес пропал…

—  А я с этими колоколами уже спать не могу. За тебя переживаю, как за сестру родную. Слава богу, что я у тебя есть – всеведущая. Никто тебе правды в глаза не скажет, кроме меня.

— Да не тяни резину, выкладывай.

— Ну, прости Господи, слушай, — перекрестилась Люба и на всякий случай встала перед Галиной.

Та задрала голову.

— Беременная, паскудина наша, — процедила сквозь зубы подруга, сложив руки на груди.

— Ты о ком?

— О Машке, о ком еще.

— С чего ты взяла, что она ребенка ждет? – казалось, что Галю вообще не волновала эта новость.

Пристально посмотрев на нее, Люба хмыкнула:

— Хм, ты на солнце перегрелась, что ли? Мозги усохли? Или шлангом прикидываешься?

Галя молча сверлила Любу пустым взглядом.

— Вот баба деревянная, а! – стукнула себя по бедрам подруга. – Я тебе о чем толкую? О мужике твоем и этой халде! Говорю, беременная, слышь аль не? — наклонилась девка. – Дурында! Она ж от твоего Степки и понесла!

 

Глава 57

 Галя, вымотанная в доску от домашних хлопот, пережившая за последнее время множество нервных потрясений, медленно встала. Положив левую ладонь на деревянную стену, правую уперла в бок.

— Люб, а ты чего так за моего мужика переживаешь? – безразличным тоном спросила она.

— Я?! – округлила глаза Люба. – За мужика? Да я за тебя переживаю, за твоих деток, за семейное спокойствие. Ты что! Мы ж, бабы, должны помогать друг другу, а не досаждать. У меня у самой мужик был, так эта чувырла его к рукам прибрала… Ой.

Запнулась Люба, проговорившись.

— А-а, мужика-а, — равнодушно протянула Галя. – Вот оно чо.

— Галь, если б ты знала, какая эта Машка ушлая, давно Степке запретила с ней общаться. Мой Гришенька тоже ей шибко помогал, а она, зараза такая, подол задрала. – всхлипнула Люба. – А теперь они жениться надумали. – и слезы потекли градом.

Галя, увидев, как Люба убивается по бывшему, приобняла ее и погладила по спине. Жалко ее, потому что Галя, как никто, может понять любящую женщину.

— Так бы и сказала, за что ты на нее зуб имеешь. А то Степка, видите ли, с ней шуры-муры крутит. Глупая ты, Любка. Глупая и недальновидная. Нашла б себе другого, да замуж пошла. Чего ты по Гришке слезы льешь? Забудь его, начни свою жизнь сначала.

— Ага, — хлюпала носом Люба, уткнувшись лицом в плечо Гали, — тебе легко говорить. Твой Степан не такой, как другие мужики. Вон, и в доме хозяин, и в работе — удалец, а я, как проклятая-а-а…

И затянула Люба «песню» о тяжелой бабской доле. Галя успокаивала ревущую подругу, предвещая ей счастливую семейную жизнь, а сама думала:

«Не дай бог, Степан на какую девку позарится, всю душу наизнанку вытрясу. И его, и ее».

Поздно ночью Степан заявился домой. Припарковав машину у забора, он вышел, положил руку на частокол и закурил, поглядывая на темные окна. Дети и свекор давно спали, а Галя не сомкнула глаз. Все мысли о Любке в тяжелой голове перебирала. Думает о ней, а перед глазами рисуются образы отца и матери. Шибко отец с матерью ссорились, когда он за полночь домой возвращался. Каждое слово Галя запомнила, каждую фразу в сердце запечатала.

— Опять с кем-то шлялся? – кричала мать, захлебываясь слезами.

— А тебе какое дело? – отвечал отец заплетающимся языком.

— Как людям в глаза смотреть?

— Как хошь, так и смотри. Мне до людей дела нет! Сама Гальку нагуляла, так закрой поддувало и не тявкай…

Отвлекшись на скрип двери, Галя поняла, что не заметила, как к дому подъехал автомобиль. Она тихонько встала, чтобы не разбудить детей, и отправилась встречать мужа. Войдя в хату, Степа снял ботинки, сел на лавку и опустил голову.

— Устал? – шепотом спросила жена, выглянув из комнаты.

Кивнув, Степан громко выдохнул.

— Есть будешь?

Мотнув головой, парень вновь выдохнул.

— Да что с тобой?

Степан поднял голову. Уставившись в его покрасневшие глаза, Галя всплеснула руками.

— Да ты выпил!

— Тс-с, — Степан приложил указательный палец к губам. – Тихо, тс-с…

— Как ты за руль сел в таком состоянии? Ты же мог разбиться, — зашептала Галя, присаживаясь на лавку. – Где твои мозги были, а?

— В спихбольнице, — еле выговорил Степан.

— Может «псих»? – поправила жена.

— Может, — и голова Степана повисла, как ведро в колодце.

— Что ты там забыл?

— Не поверишь, — тяжело было говорить, но Степка старался изо всех сил. – Машку возил.

— А ей, что там понадобилось?

— Уф-ф… — у Степана перехватило дыхание. – Дай воды.

Набрав ковшом воду из ведра, Галина отдала его мужу. Ковш был опустошен за две секунды. Испустив отрыжку, Степа продолжил:

— Родственница у нее там. Чеканутая.  

— Ой, — Галя вдруг вспомнила о бабке Глафире. — Ужас какой… Не дай бог.

— Машка туда на свиданки ездит, просит врачей, чтоб ее на свадьбу отпустили, а они в отказную. Мол, не положено.

— И кто это, она не говорит?

— Мамка ее.

— Ох ты-ы ж, — приложила ладонь к губам Галя. – Беда-а…

— Раньше я за три дома останавливался, она так велела, а сегодня проследил, куда бегает. Думал, тайна какая, а вон что, оказывается. Пока она своей мамкой занята была, я про бабку свою спросил. Дали подтверждение, что она там. Попросил показать. В палату не пускают, да и не палата это вовсе, а… на тюрьму больше похоже. Я чуть не поседел, когда меня туда повели. Стены серые, решетки везде. Подводят, значит, к одной, а за ней бабуля моя сидит, и еще какие-то бабы. Галька, я думал сквозь землю провалюсь. Бабка меня через решетку увидала и кинулась руки просовывать. Орет, ручонки тянет, а у меня аж сердце остановилось. Вижу, что узнала, а сама такая страшная стала, на смерть похожая. Я и замер.

Обхватив руками голову, Степан заплакал, как ребенок.

— Ох, мамка-а, каких делов наворотила-а, — запричитал он, покачиваясь из стороны в сторону. – Сдала старушку в богадельню… Как только совести хватило ее туда отправи-ить?

Галя, представив кошмарную картину, обхватила мужа руками и прижала к себе. Боже, страшнее места не придумаешь!

— Это не Марфа, — неожиданно послышалось из-за печки. – Это я ее туда определил.

 

Глава 58

Степан, отлипнув от жены, выпрямился.

— Бать, ты спросонья, что ли? – начиная потихоньку трезветь, Степа смотрел на жену в упор и не верил.

— Нет.

Постукивая палкой, Панкрат Федосеевич приковылял в кухню. Встал за спиной снохи, погладил бороду.

— А за что ты ее? – осипшим голосом спросил Степан.

— А за грехи свои. Не хотел я, чтоб вы знали, каких делов наворотила бабка, но и молчать — сил больше нет.

Галя уступила место свекру, Панкрат присел, положил рядом палку, вытянул ноги, погладил колени. Не сводя с отца полупьяных глаз, Степан откашлялся.

— Бать, чем она провинилась? Расскажи, а? – с надеждой в голосе попросил он.

Хмыкнув, Панкрат поднял голову, сощурился. Взглянув на побеленный потолок, вновь потер острые колени.

— В нашем роду буйных не припомню, — начал он свой рассказ, — так что, откуда взялось помешательство у старухи – не ведаю. Но одно могу сказать – она всю жизнь с чудинкой была. Вот, как сейчас помню…

Панкрат углубился в воспоминания.

— С детства мы с Егором были разделены между собой.

— Это как? – перебил отца Степан.

— Очень просто. Егора она любила всем сердцем, а меня, как сына, не признавала. У Егора сопля из носа торчит, так мать этот факт за болячку принимала. Напоит его травками разными, обернет в одеяло и спать укладывает. Песенку споет, в лоб поцелует, а я в другой кроватке лежу, и вроде как меня нету.

— Не понял, — Степан вслушивался в каждое слово, но не принимал информацию должным образом, потому как хмель еще не весь выветрился.

— А ты слушай, а не перебивай.

Галя обошла ноги свекра и пристроилась на краю лавки, рядом с мужем. Страсть, как любопытно, что ж там бабка Глафира учудила, если ее в больницу для душевнобольных упекли.

— Батька мой, Царствие ему небесное, был строг настолько, насколько ему позволяла совесть. Помнится, как он за каждую соринку на мать кричал. Мол, в избе порядок должен быть, а она на улице метет. Там метет, а тут не убрано. Батька дюже любил чистоту. Если на столе крошки найдет, аккуратно соберет, сам не ест, курам отнесет. И нам с Егором строго-настрого наказывал: «Еду бросать нельзя. Ежели хлебом сорить, то можно с пустым желудком остаться. А опосля хворь приобре́сть. Хлеб – всему голова»

Панкрат говорил, застыв на лавке, и красочно описывал картины из прошлого, возникшие в его твердой памяти.

Вот он, трехлетка босоногий, бежит по двору, сверкая пятками, кричит, что есть мочи, пытаясь привлечь к себе занятого батьку. Федос очищает скребком копыто лошади, усмехается над мальчонкой, убегающим от матери. Размахивая полотенцем, Глафира несется за сыном и орет, как гусыня:

— Я тебе покажу! Я тебя научу, как у младшего сахарину отбирать! Ирод! Ирод голодающий! Прорва ненасытная.

Шустрый был Панкрат, свое кусок съест и у Егора заберет. Тот рот раззявит и в крик. Носилась Глафира с Егором, как наседка. С ложки кормит, штаны мокрые тут же стягивает и застирывает, мучицей попку обсыплет, поцелует в макушку сына и приголубит так, словно он у нее единственный. С каждым годом Панкрат замечал, как мамка трясется над Егором, не обращая внимания на второго мальчика. Обидно и досадно, что она всю любовь отдавала хиляке Егорушке, а разбитые коленки и разодранные руки Панкрата игнорировала.

Годы шли. Росли мальчишки в не меняющейся обстановке. Мать глотку дерет, отец ей на беспорядок указывает. Оба к сыну любви не чувствуют, по голове не гладят, все больше работать заставляют. Панкрат не держал зла на родителей, в основном старался угодить.

— Копну сгребете, домой принесете, тряпкой накроете, чтоб ветер не разнес, — отдавал команду Федос, собираясь в лес за ягодами. – Не лодырничать, а то быстро вспомните вкус дедовского ремня.

Уходя, он напоследок погрозил кулаком и оставил подростков работать. Скинув с себя рубаху, Егор сунул соломинку в рот и упал на траву. Загорает, значит.

— Слыхал, что батька сказал? – перед ним выросла фигура брата, и тень упала на грудь Егора. – Подымайся, а то к вечеру не поспеем.

— Тебе надо ты и работай, а у меня руки слабые, — прищурившись, отвечал Егор. – Мать говорила, что меня к тяжелому труду нельзя наталкивать, иначе приболею.

— Вставай! – рыкнул на него Панкрат. – Я что, лошадь ломовая, в одну харю пахать?

— А то не?! – с насмешкой ответил брат. – Мамке скажу, она быстро тебя обучит, как на меня всех собак спускать.

— А ну! – рассвирепел Панкрат, замахнувшись граблями. – Только и знаешь, как перед мамкой выслуживаться. Сколько еще будешь под ее юбкой прятаться? Самому уже пятнадцать…

— Как и тебе. Вот и не прячься.

— Ах ты…

Схватив обленившегося братца за ногу, Панкрат поволок его по скошенной траве. Острые пеньки впивались в кожу и заставляли Егора стонать. Он корчится, пыхтит, а ногу выдернуть не может. Панкрат сильнее, жилистей, а у Егора одна кожа да кости. Заставив брата работать, Панкрат был доволен собой. Но только до вечера. Мать, увидев на спине сына огромные царапины, быстро выяснила, в чем причина. Ох и получил Панкрат по первое число. Так схлопотал, что два дня сидеть не мог. Панкрат хотел объяснить, мол, Егор от работы отлынивает, а батька указ дал – сено собрать, но мать его не слушала. Завалила подростка на свои колени, стянула штаны и давай охаживать жиденьким прутом. Панкрат слезы горькие льет, но не подает ни звука, а брат стоит на крыльце и хохочет.

Много еще разных случаев было, когда из-за ехидного Егора наказывала мать Панкрата. Наказывала, думая, что он специально издевается над немощным братишкой, чтобы силу свою показать.

— Над слабым измываешься? – Глафира хлестала крапивой Панкрата по голой спине. – Командиром себя считаешь? Так я тебе покажу, кто тут командир.

Панкрат молчит, сомкнув челюсти, и терпит. Кожа огнем горит, того и гляди, с костей сползет, а братец, как всегда, рот разинул и, как молодая лошадь, ржет на весь двор.

Вражда между братьями возрастала с каждым годом. Но еще пуще разрослась, когда они оба положили глаз на молодую девку, которую привел Панкрат в отчий дом, чтобы объявить о скорой свадьбе.

 

Глава 59

Знакомство прошло в напряженной обстановке. Мать и отец сидели за столом, задавали вопросы девушке и часто переглядывались. Видя, что все семейство ведет себя, мягко говоря, неадекватно, Панкрат решил заступиться за будущую жену.

— Неважно, кто ее родители, — взял подругу за руку. – Лю́ба она мне, поэтому женюсь.

Панкрат пристально посмотрел на Егора, тот сник, ожидая вердикта.

— Марфа, — слово взяла мать, — а какая тебе разница – Панкрат или Егор?

Вроде и шутит, но Панкрат не ведает, что мать говорит на полном серьезе.

— Они ж одинаковые, — продолжала Глафира.

Егор улыбнулся, воспрянул духом.

— Погоди, мать, — перебил ее Федос. – С чего такая поспешность – женитьба? Или у вас уже все слажено?

Покраснев, Марфа стыдливо опустила глаза. Панкрат ответил:

— Нет, батя, и не надо сравнивать мою Марфушу с теми, кто вперед батьки в пекло прыгает, — кивнул на девушку, — она у меня честная.

Честная — нечестная, а невдомек было Панкрату, что Марфа давным-давно с Егором снюхалась. Но не способен Егорушка на любовь великую, ему разных баб подавай, да почаще. Работать не привык, молотка в руках с роду не держал. А когда Марфа ему о свадьбе заикнулась, то сразу сбежал. Вот и мстит ему девушка, думая, будто он по уши в нее влюблен, а за стол свадебный присесть побаивается. Окрутив Панкрата, она быстро заставила поверить, что полюбила его до гроба и готова разделить пополам и горести, и радости. Глафира знала, что Егорушка пропадал на свиданках с Марфой, но никак не ожидала, что его место займет Панкрат.

— Повременить бы, —  задумчиво сказала Глафира, перебирая оборки скатерти, — молоды еще, чтоб вместе жить.

Егор улыбался, зная, что мать за него горой, но Марфе не терпелось покрыть голову фатой, потому как дите под сердцем прижилось. От Егора. Надо бы поспешить, пока сроки терпят.

Свадьба, все-таки состоялась. И вот незадача, пригубив наливки, душа Марфы все больше к Егору потянулась. Но деваться уже некуда, Панкрат ей мужем стал. После того, как праздник закончился, решилась Глафира на подлость людскую. Подговорив Егора, отправила его на сеновал, Панкрата же для серьезного разговора задержала, уведя его подальше от дома. А дальше все само разложилось. Поддатый Федос вышел из хаты покурить, а там Марфа на крыльце восседает. Он возьми и ляпни, мол, чего время теряешь, коли муж твой на сеновале ждет. Марфа и полезла на чердак. А Панкрат, поссорившись с матерью, вернулся раньше времени. Услышав шум на сеновале, поинтересовался, кто там. Увидев жену с братом, чуть не ошалел. Если бы не Глафира, то Егор отдал бы богу душу. Мать братьев разогнала, пригрозив выгнать обоих на все четыре стороны. Вот так и расстались молодое семейство с отчим домом.

— Бать, — Степан основательно освободился от хмельного состояния, — это что ж, бабка наша чуть разлучницей не сделалась? Я и подумать не мог, что она у нас такая коварная.

— Это что-о, — усмехнулся Панкрат, — дальше – хуже.

— А откуда ты все это прознал?

— Где-то Егор проговорился, а в остальном мать признания принесла.

— Поэтому вы ее… туда… — испуганно спросила Галя.

— Когда об отце рассказала, то это было последней каплей. У меня глаза пеленой покрылись. Вот я и сподобился. Если бы молчала, то до сих пор в моей хате жила, а то, что они с отцом сотворили – ни одна живая душа не простит.

— Ой, даже слушать боязно, — приложив ладонь ко рту, Галина вздрогнула.

— Да я и сам очумел, узнав всю правду, — с хрипотцой ответил Панкрат. – Это ж какие мозги надо иметь, чтоб над живым человеком сотворить такое? А?

Он окинул молодых строгим взглядом, потом тяжело вздохнул и продолжил выкладывать правду.

— С годами батька стал более скрытным. Нет, он и раньше запасами занимался: то деревяшки в сарайку складывает, то инструмент какой найдет и в ведро ржавое сунет. Каждую вещицу берег, как зеницу ока. Во, какой запасливый был! А насчет денег… об этом мне неизвестно. Но мать сказала, что у отца привычка объявилась – почти каждую копейку припрятывал. Да что там копейку! Еще один факт на свет божий выплыл, тут уж я не знаю, правда или нет. Хотя… куда не кинь – всюду клин, это я о мужицкой природе. Оказывается, отец был на баб падок. Любил ночами к ним шастать, на часок-другой, пока мать в доме дрыхнет. И вот однажды…

Пришла к Глафире ночью женщина незнакомая. Открыв дверь, Глафира зевнула.

— Чего надо? По какому праву по ночам добрым людям спокойствия не даешь? Ты кто такая? Откуда? Зачем пришла?

Та замялась, но все ж ответила:

— Не будь единоличницей, отдай мужика по-хорошему. У тебя уже и детки есть, а моей дочке еще рожать. Ты в свои года нажилась, а моей мужик полагается. В нашей сторонке с мужиками беда. Раз-да — и обчелся. Слыхала я, что он у тебя дюже богатый. Так поделись мужем на годик-другой, как моя дочка разбогатеет, сразу верну. Обещаю.

Про богатство Глафира и слыхом не слыхивала, это вопрос она мимо ушей пропустила. А вот то, что ее мужиком какая-то молодуха решила воспользоваться, Глафира стерпеть не смогла. Схватила вилы да и направила на гостью незваную.

 

Глава 60

— Бешеная! – взвизгнула женщина, подпрыгнув на месте. – Караул!

— Чтоб я тебя в последний раз тут видала, — зарычала Глафира, медленно приближаясь к наглой бабе. – Мужика моего захотела? А как насчет этого? – и показала ей дулю.

— Я ж по-хорошему пришла! – отступала горлопанка, пятясь спиной к калитке. – Я ж по-человечески!

— По-человечески? Да я твою человечину сейчас на вилы насажу, — Глафира была решительной.

Испугавшись получить несколько дырок на животе, женщина рванула прочь. Долго еще хозяйка хохотала, когда увидела рваный подол платья нахалки, который она разорвала, нацепив его на железные колья. Смех смехом, а с мужиком разобраться надо. Это что еще за мода — бабы для своих дочек хахаля ищут? Поставив вилы в сенях, Глафира отправилась к спящему мужу, который зачастую ночует на печке. Но увы, Федоса она там не обнаружила. Посидев пять минут на лавке, подумав, порассуждав, где может шлындать Федос, Глафира обошла дом вокруг, заглянула в сарай, не поленилась слазить на сеновал. Мужика будто корова языком слизала. И почему Глафира проспала побег? Двери скрипят – будь здоров! Полы тоже не из льда постелены – половицы кряхтят каждый раз, когда по ним даже на цыпочках проскальзываешь, а все ж упустила жена мужа. На дворе второй час ночи, добрые люди спят давно, отдыхают, а у Глафиры сердце ноет.

— И где же тебя черти носят, ирод проклятый? – забеспокоилась она. – А ежели б эта чучундра не притащилась, так бы не заметила в доме пропажи, которая – как ни в чем не бывало – по девкам шатается, нужду справляет. Эх, ну и куркуль же ты, Федос. Куркуль и есть.

Не дождавшись мужа, Глафира уснула, сидя на лавке. Рано утром просыпается, а над печкой храп стоит. Да такой, что мертвого разбудит.

— Ты где был? – вскочив на лавку, женщина стукнула мужа кулаком по ноге. – Куда ходил? У кого ночевал? Отвечай, собачья твоя печенка!

Подняв голову, Федос нахмурил брови.

— Сдурела, чо ли? Али приснилось? – и перевернулся на другой бок.

Глафира, вспомнив слова ночной гостьи, учинила скандал. Начала размахивать кулаками, обзывать мужа всячески, а он знай себе, ногой подергивает, отмахивается, значит. Запала в душу женщины неприятность эта. И начала она следить за мужем. Одну ночь проспит, как дитя малое, а в другую подскочит и давай рыскать по дому. Когда ушел Федос – только богу известно, когда вернулся – черту. Не выходит у Глафиры застать его с поличным.

Чуть позже она переключила думки на сына, потому что тот начал потихоньку «горяченьким» баловаться. Сначала раз в месяц, потом – каждую субботу. Мать с ним беседы проводила, на путь истинный направляла, но Егор все одно — к дружкам лыжи навострит, и не поминайте лихом. На весь день и всю ночь из хаты смоется, зенки бесстыжие зальет, а опосля песни по всей деревне распевает. И вот решила Глафира женить его на девке хорошей. Нашла ему невесту, уговорила пойти с ней под венец. А Егору что, если мать дело говорит, значит надо жениться.

— И накормлен будешь, и ухожен. Каждую ночь залюблен. Хочешь – обнимай голубу, а желание появится – вдарь, как следует. Бабья доля такая – терпеть и молчать. Сынок, хватит ночами по чужим хатам шататься, да чужих жен поглаживать. Неровен час, поймают тебя мужики да так отделают, что и мать родная не узнает. Побереги себя для матушки. Ты ж для меня – свет в оконце. Не дай бог, поломают ревнивцы, сердце мое не выдержит. Один ты у меня, сынок, я ж тебя все детство берегла, ночами темными не спала, так переживала, что волосом седым голова покрылась.

— Ну… — пожимал плечами Егор, доедая мамкин пирог с капустой, — если надо, то женюсь.

— Вот и правильно, и мне помощница по дому будет, и тебе – услада.

Боялась за сына Глафира, так боялась, что забыла об изменах мужа.

Первая жена сына – Верочка – была покладистой, покорной и слишком тихой. Егору она быстро надоела, потому что в постели с ней чересчур холодно.

— Ты, как рыба, ей-богу. Не греешь, не стонешь… — Егор пришел домой пьяный, посетив местную бабу. Горячую, шумную. – Лягу тебе под бок, а у самого внутренности выкручивает. Так и хочется кишки выпустить, чтобы не болело.

Вера слушала и еле слышно хлюпала носом. Ну что еще ему надо? Она хоть каждый день готовая, а он… Никто ж не научил, не подсказал, как с мужем обращаться. Значит, у всех одно и тоже. Тогда зачем Егор такие громкие слова в ее маленькие ушки закладывает? Обидеть хочет?

Терпела ненасытного мужа Верочка ровно год, а потом сбежала к родителям. Спустя два года, Егор начал пить пуще прежнего. Глафира над ним дрожит, боится за его здоровье, а ему хоть бы хны. Глотка луженая. Женила она его во второй раз. Но прогадала. Девка любимому сыну досталась с норовом. Того и гляди, саму свекровь из хаты выживет. То ей не так и это не этак. То поутру громко поварешкой свекровь стучит, то слишком часто бубнит, а один раз высказалась невестушка про ночные хлопанья дверью.

— Вы, мамаша, ежели решили по мужикам ночами гоцать, то делайте это незаметно. Слух у меня чуткий, словно звериный, каждый шорох хорошо улавливаю. Сколько ж можно молодых отвлекать да любовь на стороне искать? И куда папаня смотрит, не понимаю?

Схлестнула девица Федоса с Глафирой, выложив свои подозрения прямо за обеденным столом. Федос, схватив жену за грудки, выволок ее в сени и проучил, как заслужила. Две недели Глафира пластом лежала да охала. Две недели в доме сноха командовала. Как полегчало, Глафира науськала сына и заставила выгнать норовистую молодую хозяйку. Три года жили в спокойствии и благополучии. Пока Егор, однажды, не навлек на себя беду. Повадился Егор по чужим владениям шастать, добро соседское воровать. Вытащил из сарая хомут и седло, отнес скупщику и на вырученные деньги напился до беспамятства. Вора вычислили быстро, потому что его видела бабка – теща друга, с которым Егор часто горькой балуется. Отлупцевал друг воришку знатно. Так бойко, что тот месяц с постели не вставал.

— У своих воровать? – звериным рыком хрипел дружок, когда кулак на лицо Егора опускал. – Не попадайся у меня на пути. В следующий раз в живых не оставлю!

Глафиру чуть удар не хватил. Выхаживает любимого сынка, а сама слезы размером с градину роняет. Федос, слушая ее причитания, криком кричит, мол, так ему и надо, нечего чужим добром наживаться.

— А если б сам его в соседском сарае приметил – так бы и прибил к чертовой матери! – плевался на сына Федос.

Егор лежит, от боли охает, но слова грозного батьки на подкорку записывает.

— Ну погоди, отец, я тебе все эти страсти, о которых так сладко поешь, в глотку затолкаю. Погоди, дай только в себя прийтить.

Исполнил Егор задуманное, но не сразу, а после того, как в дом новую жену привел. Дуньку Кулакову.

Следующая страница