Глава 85

Воткнув топор в пень, Степан психанул:

— Да что ты из меня собачонку делаешь? – заорал он. – Степан туда, Степан сюда! Дай мне жить спокойно!

— Живи, кто тебе не дает? – вылупилась на него Марфа. – Ты ж все по кривой дорожке ходишь, а мать тебя направляет, чтоб на ровную вышел.

— С детства меня, как слепого котенка, подталкиваешь. С этим не дружи, с тем не ходи, девки все порченные, нам нужна целехонькая. Была у меня целехонькая, а ты и сюда влезла! У-уйди, отстань от меня. С Олеськой сошелся, и тут не рада. Мать, — уставился на маму Степан, выпустив пар, — отвяжись ты от меня. Дай вздохнуть спокойно. Ты хотела, чтоб я вернулся, вот он я, — развел руки в стороны. – Чего еще тебе от меня надо?

— Любишь, что ль?

— Кого?

— Олеську.

— Не знаю. Люблю. Наверное, — отвернулся Степан. – Ты ж сама меня с ней свела. Столько пела про ее достоинства: работящая, красивая, лучшая… Мать, я иногда думаю, что ты с моей помощью свое счастье построить хочешь.

— Какой же ты у меня тугодум, — улыбнулась Марфа, взяв сына за руки. – Когда ты будешь счастлив, тогда и мне спать будет сладко.

— Со мной рядом, — добавил мужик.

— А то. Ты ж единственный сынок, кто на старости лет мне плечо подставит, а?

Приподняв уголки губ, Степан бросил на мать короткий взор и хмыкнул:

— Я же говорю, свое счастье с моей помощью…

— Степан! – из дома выглянула Олеся. – Ой, худо мне…

Услышав стон Олеси, Степка бросился к ней. Олеся держалась за живот. Ее лицо было перекошено от боли, по нему текут два ручейка, щеки красные, а на лбу испарина. Подбежав к ней, Степан выслушал просьбу и сразу рванул со двора.

В этот день Олеся была отправлена в больницу. Проводив карету скорой помощи, Степан перекурил, вошел в хату и сел за стол.

— Мать, наливай.

— С ума сбрендил? – вешала на гвоздик телогрейку Марфа. – Куда столько пить? Хочешь, как местные алкаши, опуститься? Им что ни день, то праздник.

— Перетрухал я, что непонятного? – буркнул Степа, снимая телогрейку.

— А то в первый раз у тебя дите, — ехидно проговорила мать, открыв печную дверцу. – С утра, что ли, не топлено?

Печка была теплой, но в хате ощущался легкий холодок. Воздух был пропитан сыростью, пол совсем ледяной. Марфа попросила сына сходить за дровами, но тот отказался. Мол, надо бы душу подлечить, а то сердце до сих пор колотиться.

— Да что ж ты будешь делать! – занервничала Марфа. – Неужто в деда пошел? Тот тоже любил на грудь принять, за то и поплатился.

— За деньги он свои поплатился и за баб, — проворчал Степан, ожидая водки.

— Ой ли? Ты бы поменьше бабку свою слушал. Хотя…

— Не бабку, а батьку. Он всю подноготную выложил, когда у нас жил.

— И что же, интересно? – любопытство обуяло Марфу.

— Водки дашь, расскажу.

Зная, какой Степан бывает упертый, Марфа заглянула в кладовую, нашла припрятанную среди хлама бутылку и принесла ему.

— На! – стукнула дном о столешницу. – Пей!

— А закусить?

Фыркнув, женщина вышла в сени, взяла сала и огурчиков. Все припасы были приготовлены руками Олеси. Она специально все лето трудилась, чтобы было чем кормить зимой Степку. Разложив закуску на столе, Марфа присела, подперла рукой щеку и стала ждать. Выпив махом два стакана, Степан выдохнул. Достал курево, закурил.

— Дымить в дому… — покачала головой мать.

— Имею права, — ответил Степан, выдохнув клубы едкого дыма. – Не малец уже.

— Не уважаешь ты мать. Вот, как с Галькой связался…

— Будет тебе. Хватит об одном и том же трындеть, — захмелел Степан.

— А что, я не права, скажешь? – положила руки на стол женщина. – Влезла, гадюка такая, всю семью развалила. Да и пить тебе запрещено. У тебя ж… по нижней части, — показала глазами на низ живота. – Беда приключилась. И все из-за нее, паскудницы подколодной. Все наше семейство распустила, развалила, как карточный домик.

— Не она развалила, — прищурился Степан.

— А кто ж?

— Ты. Ты, мать, постаралась.

— Здрасьте, — хлопнула в ладоши Марфа. – Заступаешься? За ту, которая хитростью впилась в твое горло? Подолом махнула, а ты и рад стараться.

— Все вы хороши. Каждая баба подолом машет, а потом друг на дружку смахивают.

— Это ты к кому такие слова посылаешь?

— К тебе, мать, к тебе.

— Сдурел?

— Давай не будем сейчас об этом, договорились? А то беду накличешь, — Степан налил еще.

— Нет уж, договаривай. Хватит намеками на родную мать плевать. Говори, что затаил?

— Ну, — осушив стакан, Степан пристально посмотрел на мать, как будто хочет продырявить ее насквозь.

Та аж отпрянула от стола.

— А вот скажи мне, коли правды хочешь, то давай по правдивому.

— Чего сказать? – опешила женщина, предчувствуя, что разговор будет на редкость серьезным.

— Чей я сын?

— Как чей? – мурашки побежали по телу.

— Панкрата или Егора? – шмыгнул Степан, положив в рот кусок сала.

— Панкрата, конечно, — глотнула Марфа.

— А может, Федоса? – хмыкнул Степан.

Марфа дар речи потеряла. Откуда такая весть?

— Сынок, ты пей да меру знай. Что городишь, сам-то слышишь? Или тебя Галька успела оприходовать? Эка, змеюка какая, все-таки нашла момент, чтобы тебя с толку сбить.

— Мать, не ходи вокруг да около, я должен знать, кто меня зачал. Если дед, так и скажи, а если соврешь…

— Да чтоб этой Гальке ни дна, ни покрышки! – завизжала Марфа. – Такую чепуху моему сыну донесла! Да ты что, сынок, вот так взял и поверил? А помнишь, как она против меня в моем же доме перла? Мыслимо ли жить в чужом дому и права качать? А, сынок? Да неужели ты простых вещей не замечал и до сих пор эту Фроловскую ехидну не раскусил? Да они же всем там по одному месту мазаны. Да что там девка, когда сама Стешка Гальку нагуляла…

Последнее слово Марфа проговорила чуть ли не шепотом. Вовремя сообразила, что не туда ее несет. Надо бы сказать сыну, что Галька — председательская дочка, да что-то боязно. Ефим с Аленкой чуть под суд ее не отдали, а если Степан сразу всю правду узнает… тогда что? Эх, наворотила по молодости, а теперь тяни лямку, покуда плечо не сотрется.

Рано утром, когда в дом Стрелецких постучали, первой подскочила Марфа.

— Сватья, открывай! – крикнули на улице.

— И кому в такую рань приспичило? – заворчала хозяйка, надевая халат. – Сейчас как дам ухватом, чтоб в следующий раз думали, как добрых людей тревожить.

Нацепив валенки, она вышла в сени. Холодрыга-то какая! Поежившись, женщина отворила дверь. Перед ней стояла мать Олеси, счастливая, как будто клад нашла.

— Радуйся, сватьюшка, девка у нас родилась! – полезла обниматься гостья.

Марфа стояла, как вкопанная. Девка? Опять? Удивительное дело, но в роду Стрелецких только мальчики рождаются. Вот и вторая клуша подвела, не видать пацаненка, как своих ушей.

— А что-то рано как-то, — недовольным тоном произнесла Марфа, держа руки у груди. – Еще ж срок не вышел.

— Так, болела Олесенька часто, — смущенно проговорила женщина. – Что ни неделька, то в больницу катит.

Ну, было дело, определяли ее на койку больничную. То живот тянет, то ноги пухнут. Разве ж от этого не донашивают положенный срок?

Через несколько дней Олесю выписали вместе с девочкой. Степан встретил ее у родильного дома, посадил в автобус и повез домой. Он молчит, и Олеся голоса не подает. Косясь на ватное одеяло, Степа испытывал жгучее желание посмотреть на ребенка, но Олеся не позволяла приподнимать уголок.

— Холодно. Застудим еще. Подожди до дома.

Выглядела она какой-то задумчивой, возможно, даже негодующей. Странная встреча получилась. Вышла из здания и сразу потопала к остановке. Ни тебе «здрасьте», ни «как дела». Могла бы спросить, соскучился ли Степан, но нет, сидит, смотрит вперед и губы покусывает. Всю дорогу Олеся не выпускала из рук сверток. Как будто не ребенка везет, а пальто или посуду. Степан, иногда бросая на нее короткий взгляд, вздыхал и думал, почему это у него одни девки рождаются, если у отца и деда были мальчонки? Добравшись до дома, Степа открыл калитку и пропустил Олесю. Та поспешила в хату. Марфа, увидев молодых в окно, не торопилась бросаться разглядывать ребенка. У нее сложилось впечатление, будто Олеся подложила свинью ее сыну. И как только совесть позволила? Внося дочь в дом, Олеся не поздоровалась с Марфой, сразу прошла в комнату.

— Ну куда в обувке-то? – проворчала Марфа.

Но Олеся не слушала ее. Положив ребенка на кровать, она села рядом.

— Показывай, что расселась? – не унималась Марфа.

— Сами смотрите, — буркнула Олеся и быстрым шагом выскочила из комнаты.

— Куда ее понесло? – Марфа развязала ленту на свертке.

Степан приготовился любоваться дочкой. Раскрыв одеяло, Марфа выпрямилась. Обменявшись с сыном ошарашенными взглядами, женщина всплеснула руками:

— Господи, а что это такое? Олесь! А чего это с ней? Ты уверена, что тебе не чужую девку подкинули?

 

Глава 86

— Уверена! – откликнулась Олеся, убегая на улицу.

— Глаза какие-то… Что с глазами? – ахала Марфа, разглядывая ребенка, уставившегося на нее. – Степ, у нас таких сроду не было…

— Малая еще. Подрастет – изменится. – отмахнулся Степан, собираясь на перекур.

— Чудна́я какая-то, — Марфа присела. – Голова неровная, кривая… Где-то Олеська нагрешила.

Олеся прибежала к родителям, распахнула дверь и влетела в дом, как метеор.

— Мамка!

— Приехали уже? – выглянула из кухни мать. – Слава тебе Господи! А я тут приданого наготовила. – поспешила в комнату.

Олеся, сев на табурет, заплакала.

— Ма-ам! Мне предлагали оставить девку, да как же я могу? Сердце кровью обливается, ма-ам!

— Что такое? – вытащив сверток из шкафа, женщина пришла к дочери. – С чего вдруг оставлять?

— Сказали, что она больная!

— С чего ей больной быть? У нас все здоровые рождаются, — встала перед ревущей дочкой. – Олесь, плюнь, что они там понимают. Пошли, показывай внучку.

— А отец где?

— С утра уехал. Как вернется, отправлю к тебе на внучку поглядеть.

— Мам, боязно мне что-то. Он и так на меня, как на врага смотрит, а тут еще…

— Пошли, сама погляжу, что там у вас. С чего внучке больной быть? Руки-ноги на месте?

— Ага, — всхлипнула Олеся.

— Голова целая?

— Ну да.

— А что еще надо? После войны и не такие детишки выживали, нормальными выросли. Веди.

Марфа встретила сватью недобрым взглядом. Пропустив ее к малышке, сложила руки на груди и стала ждать, что она скажет о ребенке.

— Голову могли бы и поправить, — буркнула Валя, подняв ребенка. – Ну что, красавица наша, поздоровайся с бабушкой.

Поцеловав молчаливую девочку в щеки и лоб, Валентина положила ее на кровать. Сказав, что в свертке лежат пеленки и ползунки, она предложила выпить за здоровье внучки.

— Боюсь, пить тут не за что, — проворчала Марфа, сопровождая сватью в кухню. – Что-то с ней не то.

— Тебе лишь бы изъяны искать. Дите, как дите, — села за стол Валя. – Они разными рождаются, если ты позабыла.

— Да что-то вот таких, — кивнув в сторону комнаты, Марфа поставила на стол наливку, — ни у кого не видала. Глаза – будто китаец, дюже косые, а голова приплюснутая. Нос маленький, да и уши тоже… А пальцы? Нет, не нашей породы девка.

— Ой, не заговаривайся, — хмыкнула Валентина, ожидая стаканы. – Своего-то Степана помнишь? Неужто идеальным родился?

— А то! У нас все Богом поцелованные.

Выставив стаканы на стол, Марфа присела напротив гостьи. Та начала разливать спиртное и улыбаться.

— Когда Степан на развод подаст? Надо бы нашим детям расписаться, — залепетала Валя. – Зачем людям повод давать. А то сплетнями обрастем, как бурьяном.

— Развод-то он оформит, а вот насчет женитьбы… — сощурила глаза Марфа.

— А что не так? – удивилась Валентина, поставив бутылку на стол. – Или ты мою внучку безотцовщиной решила оставить?

— Девка родилась раньше срока. Раз, — Марфа загнула указательный палец.

— И что? Мало ли рожают семимесячных? – насторожилась Валя.

— Девка на Степку не похожа, два, — следом согнулся средний палец.

— Так! – шлепнула ладонью по столешнице Валя. — Ты на мою Олеську не наговаривай!

— О чем спор? – Олеся услышала, как занервничала мать.

— О внучке рассуждаем, — свекровь покосилась на невестку, вышедшую к ним. – Правду скажешь или будем ждать, когда она подрастет?

— Что вы хотите знать? – насупилась Олеся.

— С кем нагуляла? – настаивала Марфа. – А то ишь, условий мне понаставила, а у самой рыльце в пушку-у, — удовлетворенно протянула она, прислонившись спиной к стене.

— Вы меня с собой не путайте, — Олеся говорила твердо, будто, кроме Степана, у нее никого не было. – Знаю я, как по молодости…

— Ты бреши, да не заговаривайся, — разозлилась Марфа. – Степка – мой по крови, а от кого ты девку приняла – это надо еще разобраться. Выглядит, как полоумная. У нее ж на лице написано, что с умом тронутая.

— Рот свой закрой, — зашипела Олеся, упершись руками в край стола. – Будешь много говорить, окажешься на улице.

Валя изумилась от слов дочери. Ничего себе, как она со свекровкой управляется! Вот это хватка! Вот это настрой!

— Ну что, — засипела Валя, подняв стакан. – Выпьем за…

— Варвару, — добавила Олеся, не спуская озлобленного взгляда с Марфы.

— За Варвару Степановну Стрелецкую. – улыбнулась Валя, удовлетворенная поведением дочери.

Шло время. Варвара подрастала, а ее внешность становилась все более необычной. Ни на кого не похожа, будто родилась от чужих матери и отца. Развиваться не торопилась. В год детки уже многое умеют, слова разные повторяют, а Варвара лишь смеется, ползает и сидит с открытым ртом.

— М-да-а, — Марфа, процеживая молоко, слушала, как ее внучка похрипывает, заливаясь задорным смехом. – Принес нам аист не лягушку, не мышонка… Недоразвитая какая-то. Страхолюдина, прости Господи. Позор на все село. Пора бы менять невестку. Да где ж их, правильных и здоровых, найдешь? Все перепорченные.

 

Глава 87

Стукнула входная дверь. Марфа отвлеклась, увидев угрюмого сына.

— Пришел? – поставила опустошенное ведро на пол, бросила в него мокрую марлю и закрыла банку крышкой. – Где шлялся?

— На почту ходил, — усевшись на лавку, Степа протер ладонью лицо.

— И? Письма нет?

— Нет.

— Гордая, — проскрипела женщина, повесив ведро на руку. – А я тебе говорила, съезди, съезди – от тебя не убудет. Год прошел, а эта чувырла молчит. Не мычит, не телится. Ни на одно твое письмо не ответила.

— Мать, ты мне всю душу вымотала, — почесал затылок Степан, уставившись в одну точку. – Замучила.

— А что прикажешь делать? С твоей полоумной девкой хороводы водить? Да я смотреть на нее не могу. Это кто ж так постарался, что она и на человека-то не похожа? Не твоя она, вот тебе крест, не твоя, — перекрестилась Марфа.

— Тс-с, да тихо ты, а то…

— Не услышит, нету ее дома. В поле она. – уверенно ответила мать.

— Это хорошо, — кивнул Степан, снимая сапоги.

— Лучше уж пусть будет глухонемая, — намекнула на первую внучку, — чем… — закрутила головой, боясь сказать вслух страшные слова. – Я в магазин мимо баб спокойно пройти не могу, — зашептала Марфа, жалуясь на долю горькую. – Каждая остановит и лезет с глупыми вопросами.

— А ты не отвечай.

— А я и не отвечаю, да только дня не проходит, чтобы про Варьку не узнавали. Мол, ваша Олеська отнекивается, а бедное дите за грехи своих родителей расплачивается. Это хорошо, что Галька с разводом тянет, а так бы всю жизнь мучились мы с тобой, Степушка, живя под одной крышей с этой девкой.  Как бы теперь домик обратно вернуть, а? – задумалась она.

— Ладно, мать. Хватит воду в ступе толочь. Корми меня обедом, и поеду я.

— Куда это? Надо мне.

В последнее время Степан ведет себя тихо. Выпивать не бросил, каждые выходные балуется водкой, но и не бунтует. Жена его пилит, а он старается не вступать в перепалку. А все потому, что душа у него на волю просится. Вроде и с Галькой привык, и Олеська – хозяйка хоть куда, но что-то не сходится, не складывается. То ли из-за девки чудаковатой, то ли из-за Митьки, который сторонится друга закадычного. То ли дом отчий не мил, то ли… женка новая опостылела. Ночки с ней не проводит Степан, лаской не одаривает. Вот уже второй год пошел, как супружеская постель остыла. Олеся уже не знает, с какой стороны к мужу подойти. То голышом перед ним за закрытой дверью скачет, то такие вещи вытворяет, чтобы хоть как-то в муже желание разбудить, но Степка не выдерживает и бежит на улицу. Курить. Упадет Олеся лицом в подушку и заплачет. От тоски плачет-то. Раньше надо было думать, когда на поганый поступок решилась. А теперь что, или терпи, или выпроваживай. Самой же непутевая семейная жизнь по самое горлышко надоела.

Олеся работала в колхозе. С самого начала, как только ей стукнуло семнадцать. К этому времени Галя уже вышла за Степана, который безумно нравился Олесе. Думая о нем, девушка не могла сосредоточиться на работе, домашнем хозяйстве и даже начала страдать бессонницей.

— Все равно ты будешь моим, — пялясь в потолок, Олеся мечтала о первом парне на деревне.  

Галя не пригласила подругу на свадьбу, потому что Марфа запретила звать всех подряд, но Олеся об этом не знала и решила, что Галька зазналась и больше не хочет общаться с теми, с кем она выросла в одной селе. Несколько лет грезила Олеся о Степане, несколько лет только о нем и думала, пока… пока не услышала голос Марфы, плачущей у своего дома.

Вспоминая тот день, Олеся ворошила колхозное сено и фыркала на надоедливых оводов, пытающихся укусить за лицо.

— Степка стал несносным, — бубнила она, ловко работая граблями. – Я уже и забыла, как это… чувствовать себя женщиной. То бок болит, то спать он хочет. Это он из-за девки, я знаю. Девка уродилась не такая, как все, а он о пацаненке мечтал. Эх, что ж я наделала, — пустила слезу Олеся, — и чего от дочки не отказалась, когда врач настаивал? И кому я теперь нужна с таким ребенком-то?

— Олесь, ты чего? – мимо проходила Надя, почти ровесница и соседка, дом которой стоит напротив отчего дома Олеси. – Чего слезы горькие льешь?

— Уйди, Надь, не до тебя мне, — отмахнулась Олеся, отвернувшись от женщины.

— Дома не ладится, да? Я же вижу, как ты маешься. Уже столько времени места себе не находишь. Олесь, — подошла вплотную Надя и зашептала, — послушай. Не мое дело, но лучше я тебе скажу, чем кто-то. Баба ты молодая, работящая. И зачем тебе этот Степка сдался? Он же от Гальки ушел, а сам не разводится.

— Она развода не дает, — шмыгнула Олеся. – Я уже и отца просила подсобить, но тот сказал, что в чужие дела лезть не будет.

— Олеся, а я слыхала, что Галина давно согласная.

— Да ну-у.

— Угу. В Лыткино моя знакомая живет, так вот, она как-то общалась с Галей. Правда, Галка изменилась дюже. Верка – моя знакомая – говорит, что Галька злая стала, будто фурия. Нос кверху, грудь вперед. Идет и никого не замечает. Вроде бы… батька у нее ро́дный нашелся.

— Какой еще батька? Ты же знаешь, батьку ее Фролом звать.

— Ан нет, дорогая моя. Батька у нее другой, как выяснилось. И теперь наша Галинка — ну как гусыня. – закрутила плечами Надя, изображая походку Гали. – А то ж, если у нее отец главный, то и она теперь — главная.

— Путаешь ты все, не наша это Галька. Не верю, — разозлилась Олеся и начала резко переворачивать сено.

— А еще, Олесенька, есть у меня новость, но тут, даже не знаю, стоит ли тебе об этом говорить. Хотя… баба ты молодая… горячая…

— Говори уже, хватит загадками разговаривать, — еще больше занервничала Олеся.

— Эх, Люську я давеча встретила.

— Которую?

— Да нашу, многодетницу. Подругу она ждет, которая сегодня вечером должна к ней заявиться. Вроде вернуться сюда хочет, чтоб жизнь заново начать. Дите у нее, или двое – не припомню, ну она в доме твоей свекрови жила. Замужем за Егором Федосеевичем числилась.

— Дунька, что ли? – обомлела Олеся.

— Ну да. Гляди, а то к вам придет. Я ж помню, как она тут куролесила. Родила и сбегла, а дите Галинка себе взяла. Смотри, чтоб тебе не подкинула, а то баба она ненадежная.

 

 

Глава 88

Возвращаясь вечером с работы, Олеся не могла выбросить из головы слова Нади. Дуньки еще не хватало! На кой черт ей понадобится в Яшкино приезжать? Она ж сбежала с каким-то работягой, вот и живи, радуйся. Бабы, сидевшие в телеге, которую тащила изморенная лошадь, пели песни, весело смеялись, только Олесе было не до смеха. Она смотрела на дорогу и думала о своем. Надела на шею хомут, а зачем? Из-за того, что вздумалось над Галькой поиздеваться? Завидовала ей Олеся черной завистью. Красивая Галька была, правда, не такая уж и счастливая. Батька ее поедом ел, мать – тихоня, с сестрами не ладилось. Чему завидовала? Степана – первого красавца ухватила? И что? Степан теперь с Олеськой живет. Да, увела, сумела, а счастья почему-то нет. Не такой он, каким казался раньше, изменился. Не ласков, заботы от него ни разу не видела. Пьет, постоянно задумчив, почернел весь, словно траур носит.

Лошадь остановилась на перекрестке. Женщины спрыгнули, закончив петь, и весело побрели по домам. Олеся шла медленно, как будто не спешила к мужу и дочке. Опротивел дом, купленный ради любимого. Так опротивел, что вспыхнуло непреодолимое желание вернуться к родителям.

— Ага, вернешься тут. Отец ни за что не примет, — буркнула себе под нос Олеся. – Так разорется, что хоть из села беги. Получил высокую должность, сразу стал гордым, как степной орел. Тьфу!

Подходя к дому, женщина услышала детские крики, как будто по двору носятся несколько ребятишек. Олеся притормозила. Неужели Дунька прискакала? Отворив калитку, Олеся вошла. По двору носились две девчонки во главе Вареньки, которая – о чудо! Ходит? Да, она резво топала по натоптанной дорожке, переставляя кривые ноги, и хохотала во весь голос.

— Здрасте! – остановилась девочка со шрамами на лице. – А вы кто?

— А ты кто? – вполголоса спросила Олеся.

— А мы за папкой приехали! – и Маня пустилась догонять сестру.

— Как «за папкой»? – огорошенная Олеся влетела на крыльцо и скрылась в сенях.

В кухне сидели трое: свекровь, муж и… Галя! Они пили чай и, судя по их улыбчивым лицам, вели задушевную беседу.

— И что тут происходит? – застряла на пороге хозяйка. – Ты зачем прикатила?

— А то ты не догадываешься, — Галя выглядела довольной.

— Степан! – скинув калоши, Олеся встала у стола, рядом с мужем. – Что она здесь делает?

— Хм, — тот замялся, потом закашлялся.

— Я тут ни при чем, — ехидно улыбнулась Марфа. – Они – муж и жена, пускай сами разбираются.

— А как же уговор? – нахмурила брови Олеся.

— Домик твой, я же обратно его не прошу. А мы со Степаном поедем к нашей внучке. Ой, если бы ты видела, как она обрадовалась папке! – всплеснула руками женщина.

— Ерунда какая-то, — покраснел Степан.

Поднявшись со стула, он бросил короткий взор на Олесю.

— Понимаешь… не могу. Вот не могу и все, — он стоял с опущенной головой. – Тянет меня обратно. Вся душа измоталась. Места не нахожу.

— Как тянет? – Олеся перевела взгляд на Марфу, та сразу же отвернулась.

Взглянув на Галю, Олеся взяла Степана под руку.

— Нам надо поговорить. Нельзя так просто взять и уйти. У тебя есть дочь, Степан.

— У нас с ним тоже есть общая дочь, — вставила свои пять копеек Галя. – А теперь еще и сын народится.

— Чей сын? – обомлела Олеся. – Какой еще сын, что ты брешешь? Да он тебя к себе столько лет не подпускал.

— Ошибаешься, дорогуша, — Галя встала. Поставила руки на бока и гордо так сказала: — Брехуньей ТЫ у нас славилась. С детства про всех сплетни распускала. А у меня, кроме мужа, никогда никого не было. От кого ж ты такую девчонку принесла, а? Не от Митьки ли случайно?

В сознании Олеси помутилось. Откуда она узнала? Кто растрепал, что ребенок не от Степана?

— Степа, я чиста перед тобой, — захрипела женщина, держась за его руку. – Вот те крест…

— Не смей креститься, — выдернув руку, Степан насупился. – Я же тебе верил, а ты… Баба ты, гулящая. Я тут у одной старушки был, так она уверила, что ты, паскудница, меня приворожила.

— Неправда! Брешет та бабка!

— Олесь, — встряла в разговор Марфа, — хватит из моего сына валенок лепить. Я покаялась перед ними, и ты покайся.

— Это ты растрепала? Да кто тебя просил?! – бросилась к Марфе Олеся, но Степан, обхватив ее за талию, не пустил бить мать. – Мы же договорились! Ты же слово дала!

— Как дала, так и забрала. Что с меня взять? Глупая была, а сейчас прозрела. Лучше Гальки моему сыну женку не сыскать. Дом — твой, как и порешили, а вот сын должен вернуться к законной жене.

Галя слушала и ухмылялась. Так тебе, Олесенька, и надо. Нечего в чужую семью грязные ручонки запускать.

— У тебя совесть есть? – кричала Олеся, переключившись на Галю. – С какими глазами ты его в дом привезешь? Отлучила от ребенка отца! Все знают, что у него дочка!

— А потом узнают, что дочка не его, — заулыбалась во все зубы Галя. – А Степка мой совестливый, поэтому и примкнул к тебе. В каждой семье бывают скандалы, не я первая, не я последняя. У всех мужики уходят, но не ко всем возвращаются. Дело житейское, как поссорились, так и помиримся. Тем более, мы не в разводе.

— Степка, отпусти! – зашипела Олеся, пытаясь вывернуться из крепких оков. – Отпусти от греха подальше! Что она городит? Или ты за нее?

— Ответь на одни вопрос: приворожила ты меня? – резко развернув Олесю, Степан сжал челюсти.

В его глазах столько гнева, что Олеся слегка струхнула.

— Ну?

— Да, — поняла женщина, что теперь обратного пути нет.

— Ребенок мой? Варька моя?

— Твоя. Варькой клянусь, твоя… — потупив напуганный взор, Олеся пустила слезы.

— Поехали, Степушка, хватит время тянуть. – Галина собралась выходить, но тут подскочила Марфа.

— Да-да, нам добираться далеко. Сейчас пожитки соберу…

— А ты куда? – Галя поставила руки на бока. – Я за МУЖЕМ приехала, а тебя никто не звал.

— Как? Я же прощенья у вас попросила, я же… — взмолилась Марфа. – Степан, неужто мать родную бросишь?

— Давно надо было, — промямлил мужик, сопя и напрягая мышцы рук. – Всю жизнь ты мне испоганила. И с Олеськой ты меня по рукам и ногам связала. А теперь вижу, надо было Галинку послушать, она умнее всех вас оказалась.

Степан будто заново родился, когда к ворожее съездил. Та столько всего рассказала, что у него волосы дыбом встали. Дала выпить какой-то отвар, пошептала над его макушкой, и ему стало дышать легче. Домой возвращался другим человеком, а по дороге, когда встретил Галинку и дочек, чуть не разрыдался от нахлынувших эмоций.

Присев за стол, Олеся с трудом дышала. Ком в горле не давал закричать. Мысли спутались, горечь во рту, а в душе сумятица.

— Степа, не пущу, — захлюпала носом Марфа. – Я твоя мать. Я тебя вырастила…

— Ой, хватит одну и ту же песню молоть. Я из-за тебя совсем запутался. Лезешь в каждую дырку, а потом извиняешься. Галя, поехали домой. Мне еще к председателю — кланяться. Не простит он меня, ох не простит. Как в тумане жил, ничего не понимал, а теперь чую, пора человеком становиться.

Марфа так и рухнула на стул. А ей куда податься? Олеська выгонит, а другого угла у нее нет!

— Дом в Лыткино мне принадлежит! — выкрикнула она. – Я там хозяйка.

— Успокойся, тот дом давно в моих руках, — усмехнулась Галя. – А если хочешь по закону отобрать, иди к моему… Ефиму Петровичу.

Марфа, втянув губы, замолкла. Нет уж, лучше спасения в Яшкино искать, а в деревню не соваться. Не дай бог, старое всколыхнет – посадят. Она и Олеся сидела молча, слушая, как Степа стучит дверцами шкафа и шелестит одеждой. Собрав чемодан, он взял Галю за руку и повел на улицу. Марфа и Олеся переглянулись.

— Погонишь, да? – всхлипнула Марфа.

Ничего не ответив, Олеся сняла платок с головы. Галя, позвав дочерей, попросила отвести Варю в дом, а потом бежать на дорогу. Пора отправляться, скоро стемнеет.

— Если б я раньше понял, что к чему… — начал оправдываться Степан, доставая папиросы из кармана штанов.

— Ты – мужик, что с тебя взять? – ответила жена.

Вдруг, со стороны дороги, кто-то поприветствовал их. Оба обернулись. За калиткой стояли две женщины и трое ребятишек.

— Ну что молчите, или здороваться не учили?

Из дома выбежали Маня и Настя, обе примкнули к матери.

— Ну-ну, — зашептала полная женщина, всматриваясь в лица девчонок, — которая из них? Не признаю.

— Вон та, с попорченным лицом, — ответила вторая, вытирая пот со лба.

— Манька! – вскрикнула толстушка, поманив дите рукой. – Иди ко мне! Не бойся! Я – мамка твоя!

 

Глава 89

Галя, уставившись на довольно упитанную женщину, замерла. От неожиданности у нее отвисла челюсть. Это ж Дунька! Обалдеть! Сколько лет, сколько зим?! Что ей тут понадобилось? Зачем приперлась? Неужели о дочке вспомнила? Маня прижалась лицом к руке мамы, не сводя пристального взгляда с толстенной незнакомки.

— Ну? Чего смотришь? Иди ко мне! – Дуня открыла калитку и протянула руки. – Доченька, родная! Не признала? Беги к мамке! Я так по тебе соскучилась, — всхлипнула она, сунув руку в карман широкого халата. Она вытащила петушка на палочке и вновь позвала Маню. – Я тебе гостинца привезла. На, бери. Ой, вкусный какой, — облизнулась женщина.

— Мама, кто это? – Маня, насторожившись, наморщила лоб. – Кто эта тетя?

Галя не знала, что ответить. Все внутренности сжались, и мышцы живота напряглись. Сердце заболело. В памяти моментально всплыли картинки: маленькая Маня сказала первое слово «мама», первый зуб, из-за которого не спал весь дом, потому что девочка постоянно плакала, ее первые шаги – как резали путы, чтоб дочке было легче расхаживаться, задорный смех при виде коровок и птичек, бантики-косички, первый класс… Отдать ребенка, которого Галя растила своими силами? Ночами не спала, лечила, переживала… взять и запросто отдать той, что за все восемь лет ни разу не удосужилась поинтересоваться, как живет Маня?

— Ты что здесь забыла? – спросила грудным голосом Галина, обхватив дите рукой. – Что тебе надо?

— Как что? – выпрямилась Дуня, выпятившись вперед.

Присмотревшись, Галина увидела беременный живот.

— Я за дочкой приехала. Я ж многодетная, мне много чего причитается. Вот, — погладила свое брюхо, — рожу, а Манька присматривать будет. По всем признакам, у меня будет двойня, — и глаза Дуньки засветились от счастья.

— За какой дочкой? – насупилась Галя, заводя детей за спину. – Ты где здесь дочку увидала? — и сделала два шага вперед.

Девчонки спрятались за Степана. Какая-то странная тетя пришла. Говорит, что она мама Мани, а сама такая страшная, что подходить боязно.

— Как? Вот же! – показала рукой на Маню Дунька. – Моя девка. Я ж не слепая. Вон, как на мужа моего похожа.

— Которого? – не отступала Галя, готовясь биться за ребенка.

— Как? У меня ж один муж был… — замялась Дуня.

— Два, — шепнула ей на ухо Люська и отошла назад, от греха подальше.

— Нет у меня твоих детей, — Галина глубоко вздохнула. – Спрашивай у свекрови, куда она их определила.

— Знаю, куда, — сложив губы бантиком, Дуня прослезилась, — была я там. Не отдают ребятишек-то…

— И правильно делают.

— Ты так считаешь? – подняла голову Дуня. – Ты что же, заодно с этой курвой?

— Ты о Марфе, что ли? – усмехнулась Галина. – Не, я сама по себе. А то, что она без твоего ведома детей раздала, так иди и разберись. Пусть помогает возвращать, коли ты одумалась. А на моих дочек не смотри, нет тут твоей. Я сама их выносила, сама и родила.

— Как? – Дуня повернулась к Люське. Сладкий петушок тут же спрятался в кармане. – Ты мне все уши прожужжала…

Люся растерялась. Она не слушала подругу, ее потерянный взор был направлен на Галю, которая смотрела на нее исподлобья и как бы предупреждала: только вякни, костей не соберешь.

— Попутала я чего-то, — осипшим голосом ответила Люся и втянула голову в шею.

— Позови мне эту стерву, — Дуня вошла в калитку, обращаясь к Галине. – Сейчас я с ней поговорю.

Да-а, судя по постаревшему лицу Дуньки, жизнь ее хороше-енько помотала. Морщин — не счесть, огрубевшие черты лица так и говорят: Дуня стала более напористой, даже грубой. Но с Галей она спорить не собиралась. Подойдя ближе, внимательно посмотрела на Маню.

— А чего это с ней? – она только сейчас увидела шрамы на детском личике. – Прокаженная, что ли?

— Иди, разбирайся насчет своих детей, а мы домой. – Галя взяла за руки детей и повела к дороге.

Люська тут же решила смыться. Нет желания участвовать в чужих разборках. Схватив своих отпрысков, помчалась прочь.

— Эй! – опешила Дуня. – А я?

Сделав вид, будто не услышала, Люся прибавила шагу. Махнув на нее рукой, Дуня вошла в хату. Через секунду там раздался громкий крик. Галя, уводя семью, спешила удалиться, чтобы ни Марфа, ни Олеська не кинулись к ним за помощью. Пускай сами «варятся» в своих проблемах, которые они же и наворотили.

***

Неделю спустя.

Уже несколько дней лыткинские женщины, интересующиеся чужой личной жизнью, гудят на каждом углу, перебирая новости о возвращении Степана. Как это Галька Стрелецкая смогла забрать своего мужа от полюбовницы? Съездила с детьми в город, а сама вернулась с мужиком. Удивительная история! Год мужик у другой болтался, а тут, как ни в чем не бывало, домой приехал.

— Видно, чем-то подкупила, — хихикала тощая, беззубая старушонка в длинном, безразмерном платье. – Кажись, у полюбовницы не слаще, хи-хи-хи!

— У нашей Нюрки Косой тоже мужик уходил, так тот сам приполз. А все потому, что Нюрка выпивать позволяла, а его, прости Господи, подстилка начала кулаками махать, когда он за воротник закладывал, — напомнила о местной бабе загорелая сельчанка.

— Ну да, поживут то тут, то там, а ты потом за ихними ребятишками бегай. – всплеснула руками грузная бабенка, помахивающая косынкой перед своим лицом. – Ой, как вспомню, когда у моего братца разлучница померла, так сразу плохеет. Вся душа измоталась, а вдруг мой Платон тоже на сторону бегает? Вот так приведут мальчонку или девчушку — корми, мол…

— Да кому он нужен, твой Платон, — буркнула ее соседка. – Ты ж с него глаз не спускаешь, будто он у тебя золотой.

— Конечно, золотой. Таких, как мой Платошка…

— Об ком душа болит? – к женской говорливой компании подошла Любка. На ее руках сидел годовалый, чумазый мальчонка и улыбался всем и каждому.

— Ты б его умыла, что ли, — старушка выкатывала язык, дразня радостного мальчишку.

— А то вы не знаете, что это лишняя трата времени, — томно вздохнула Люба, гордясь тем, что наконец у нее есть ребенок. – Стоит отвернуться, он уже извозюкался.

— Ну никак не разберу, — прищурила один глаз толстушка, — на кого он похож? А, Люб? Призналась бы уже, чьего мальчонку выносила?

— А вам скажи, — усмехнулась Люба, — вдруг тоже захочется.

— Да куда уж мне! Ха-ха! – расхохоталась женщина, выпятив живот. – Я свое отрожала.

— Люб, ты ж у нас Галькина подруга вроде как. Аль не? – пристроилась рядом с Любой старушка.

— А что? – жеманно повела плечами та.

— Поди, в курсе, как это она Степку вернула? Или он сам захотел под бочок к жене? Хи-хи…

— А вам-то зачем это знать? – Люба изо всех старалась состроить из себя загадочную особу, но все прекрасно осведомлены, что она больше всех обожает разносить сплетни.

— Ну как, а вдруг в хозяйстве пригодится? – толстушка чуть не уронила косынку, пока хохотала. – Вдруг у Гальки секрет какой имеется! Аха-ха!

— Имеется, — зарумянилась Любаша, пребывая в страстном ожидании, когда же эти бабы начнут уговаривать ее раскрыть секрет.

— Ну-ну, — нагнулись женщины, чтобы было лучше слышно.

— Только никому, — погрозила пальцем Люба.

— Да что ты-ы, Любонька, мы ж, окромя нашего круга, дальше не понесем, — старушке не терпелось поскорее узнать тайну.

— Ладно, так уж и быть, — огляделась по сторонам Люба, прижимая к груди ребенка.

Мальчонка перестал улыбаться, будто понимал всю серьезность вопроса. Он уставился на огромных размеров тетю и остолбенел.

— Наша Галька не только замуж за самого видного выскочила, но и корни кое-какие сама имеет, — торопливо прошептала Люба.

— Какие?

— Отец у нее туточки проживает.

— Разве? Я тут всех знаю, — не согласилась старушка, — нет тут никого из ее племени. С каждым жителем я знакома, до третьего поколения. Каждую бабку, деда, их детей, внуков и правнуков…

— Это уже четыре, — буркнул кто-то.

— Неважно, меня не обманешь. Ох, Любка, брехунья ты, — разочаровалась бабка.

— Всех да не всех, — ухмыльнулась Люба. – Батька Галькин высокую должность занимает.

— Ха-ха! Пастух, что ли?

— Председатель, — надоело Любе ходить вокруг да около.

— Да ты с дуба рухнула? – округлили глаза женщины. – Чего собираешь? Да тебя за такие слова…

— Ефим Петрович по молодости гулящим был. Встретился с мамкой Гальки, вот и получилось.

— Да ну-у, не может быть.

— Скоро все сами узнаете, — и лицо Любы расплылось в широкой улыбке.

Она потопала дальше, а сельчанки провожали ее недоумевающими взглядами и тихо переговаривались:

— Это ж откуда такая весть?

— А кто его знает. Только Любка брехать не будет. У нее каждое словечко правдой подкреплено.

— Батюшки, что делается. Председатель – и такой грех.

— И что? Кто в молодости по девкам не бегал.

Наступила тишина. Бабы обменялись настороженными взглядами.

— Вот! Почему Степка вернулся. – строго заговорила старушка. – Чтобы теплее было рядом с гордым тестем.

— Точно! А Галька, дура, наверное, думает, что он из-за детей прибег.

— Ох, что буде-ет, когда она правду узнает. Жить Гальке одиночкой, потому что ее гордость не позволит держаться за мужика, которому выгодна такая партия.

Следующая страница